Игорь Александрович Савкин. Начало 1990-х.Как дополнительное свидетельство смутности и обрывочности сведений о существе Евразийства ею было воспринято и случайное суждение на этот счет в газетной публикации: «Я не упрекаю Кублановского в том, что он мало знает о Евразийстве, об этом наиболее оригинальном

— 80 —

и новом идеологическом течении русской эмиграции – после войны о нем не появилось ни одного большого исследования [1] … Евразийство началось с выходом в Софии книги профессора кн. И. С. Трубецкого «Европа и Человечество» и первого Евразийского Временника, «Исход к Востоку», под редакцией Н. С. Трубецкого и П. Н. Савицкого. Среди основоположников движения найдем мы профессоров В. Н. Ильина, Г. Вернадского, Б. Вышеславцева [2], В. Сеземана, Л. Карсавина, Р. Якобсона, Н. Алексеева… Они, как и многие другие евразийцы, – лингвисты, ориенталисты, философы, богословы, историки, этнографы, экономисты, геополитики,– занимали лучшие кафедры в Берлине, Лондоне, Праге и других европейских городах… Я с юности не переношу чисто политической работы и всяких партий и только краем коснулась идеологии Евразийства как жена человека, которому она была близка. Но я не могу забыть, что благодаря Евразийству я встретилась с замечательными (и по знаниям своим, и по человеческим качествам) личностями. Я, может быть, последняя, которая, может о них вспомнить, а, может быть, и оживить интерес у новых исследователей русского мира» [3].

Думается, что это выступление Зинаиды Шаховской открыло глаза на односторонность укоренившегося в массовом мнении понимания Евразийства не только Кублановскому, который, кстати сказать, в свое оправдание тоже сослался на то, что «действительно, из-за отсутствия какого-либо систематизирующего исследования идейная и духовная суть Евразийства в моем (и, насколько я знаю по России, не только моем) сознании приглушена его «политическим» коллаборационистским звучанием…» [4]. Мы опускаем тему о так называемом коллаборационизме евразийцев, историю организованного чекистами грандиозного политического спектакля, в который оказались втянуты евразийцы с тем, чтобы вернуться к этому сюжету после изложения начальных сведений о Евразийстве.

Прежде всего, надлежит остановиться на личности «первого» евразийца кн. Н. С. Трубецкого и его книге «Европа и Человечество», положившей начало новому многообещавшему направлению. Кн. Николай Сергеевич Трубецкой, всемирно известный лингвист, один из основателей т. н. Пражского лингвистического кружка и нового раздела в науке о языке (фонологии), происходил из московской ветви древней аристократической фамилии князей Трубецких. Знаменательно и то, что их общие предки были выходцами из Литвы, из рода Гедеминовичей [5]. Его отцом был знаменитый русский религиозный философ, общественный деятель, первый выборный ректор Московского университета, С. Н. Трубецкой, родным дядей – другой замечательный религиозный философ, Евгений Трубецкой. А. В. Карташев говорил о братьях Трубецких, что они были «воплощением светлого образа нашей старой аристократии крови и дарований»; эти фамильные черты, «образование, ум, семейные заветы

— 81 —

высокого идеализма и более, чем рыцарское, я сказал бы русско-рыцарское, блюдение моральной чистоты, бескорыстия и благоволения к людям» [6], унаследовал и кн. Н. С. Трубецкой (1890–1938).

Чтобы представить себе значение книги Трубецкого-младшего, надо прежде всего ясно представлять, сколь пестрым было русское общество в Софии и других центрах русской эмиграции, которое пусть худо-бедно объединялось до поры общим делом вооруженной борьбы с большевиками, с революционной властью,– и каковы были настроения, владевшие этим обществом. Преобладали минорные тона: уныние, безнадежность, ожесточение, питаемое мучительным переживанием недавнего поражения. Эти настроения порождали подозрительность, выискивание «предателей», которые повинны во всех бедах.

Многие понимали, что военное поражение впрямую связано и предопределено предшествовавшим ему поражением идейным. Всеобщим было и разочарование в недавних союзниках. Более всего внимания и понимания своих нужд русская эмиграция нашла не у союзников, а у вчерашних врагов – в Германии и в Чехословакии (последняя была обязана обретением своей государственности войне, проигранной и русскими, и венским двором Габбсбургов). Неслучайно Прага и Берлин оказались центрами, сосредоточившими самые крупные научные силы. Именно здесь уже в самом начале 1920-х г. г. были учреждены и даже какое-то время субсидировались правительствами русские научные институты и высшие учебные заведения. И пока русское зарубежье в отсутствии новой позитивной программы, новой объединяющей идеи раздиралось безобразными партийными склоками, пока противоборствующие политические группировки соревновались в том, кто быстрее измажет соперника грязью, интеллигентная публика, наконец-то предоставленная себе, предавалась привычным занятиям – кружковым дискуссиям, самоедской рефлексии и т. п.– пытаясь осмыслить случившееся, извлечь из него некие исторические уроки.

Как предательство переживалось равнодушие, если не сказать враждебность, братьев-славян к миллионам русских, лишившихся своего Отечества, к их бедам и упованиям. Оказалось, что крах традиционной русской государственности, «Великой России», всех устраивает, сожаление высказывали лишь о том, что «покойник» не расплатился с’ кредиторами, находя и в этом преднамеренность и злой умысел. Довершало унижение то, что русская армия, остаток ее боеспособных сил была заперта в Галлиполи, в не раз битой русскими туретчине,–так хитрый «Дух истории» посмеялся над гордой и наивной уверенностью старых славянофилов, государственников и почвенников, что «Константинополь будет наш!».

Вспомнилась тогда пророческая уверенность Достоевского, из его «Дневника писателя» о том, что «не будет у России и никогда еще не

— 82 —

было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только Россия их освободит, а Европа согласится признать их освобожденными», что они «даже о турках станут говорить с большим уважением, чем о России», что «особенно приятно будет для освобожденных славян высказывать и трубить на весь свет, что они племена образованные, способные к самой высшей европейской культуре, тогда как Россия – страна варварская, мрачный северный колосс, даже не чистой славянской крови, гонитель и ненавистник европейской цивилизации»; наконец, что указанные славянские племена «должны будут пережить целый и длинный период европеизма прежде, чем постигнут хоть что-нибудь в своем славянском значении и своем особом славянском призвании в среде человечества».

Отсюда уже недалеко до прозвучавших в Софии призывов избавиться наконец, от несчастной склонности русской души к «всечеловеческой и братской» любви, которая на поверку оказывается любовью ко всему европейскому «вообще», избавиться от племенных предрассудков и оглядеться в поисках новых союзников – на Востоке.

В этой гнетущей и наэлектризованной атмосфере и появилась книга Трубецкого, обладавшая при всех своих недостатках несомненным достоинством свежести взгляда, и сообщившая эмигрантским дискуссиям заряд необычайной бодрости, особый тонус и новый угол зрения на обсуждаемые проблемы. В целом книгу можно оценить как пример блистательной неудачи: блистательной, поскольку она завладела всеобщим вниманием, вызвала жаркие споры, в ходе которых были сформулированы принципы и основные идеи нового направления и поскольку тираж книги был быстро раскуплен (соответственно, ее издательство, в лице «Русско-Болгарского Книгоиздательства» получила весомое основание для того, чтобы продолжить разговор в том же духе), а неудачей она была изначально по причинам, которые объяснил сам автор, – она дала повод для множества кривотолков и недоразумений.

Трубецкой вынужден был без конца объясняться, разъяснять вновь и вновь замысел своего произведения. Так, в письме к Р. О. Якобсону, близкому по духу и занятиям человеку (от 7 марта 1921 г.) он пишет: «Вы не совсем правильно поняли смысл и назначение моей «Европы и Человечества». Эта книга была задумана мною уже очень давно (в 1909–1910 гг.) как первая часть трилогии, носящей название «Оправдание национализма». Первая часть должна была иметь заглавие «Об эгоцентризме» и посвящалась памяти Коперника; вторая должна была называться «Об истинном и ложном национализме» с посвящением памяти Сократа; третья, наконец, под заглавием «О русской стихии» должна была посвящаться памяти Стеньки Разина или Емельки Пугачева. Теперь я заменил заглавие первой части более ярким «Европа и Человечество»

— 83 —

и опустил посвящение Копернику, как претенциозное. Назначение этой книги чисто отрицательное. Никаких положительных, конкретных руководящих принципов она давать не собирается. Она должна свергнуть известные идолы и, поставив читателя перед опустевшими пьедесталами этих идолов, заставить его самого пошевелить мозгами, ища выхода. Выход должен быть указан в последующих частях трилогии. В первой же части я предполагал только намекнуть на направление, в котором следует искать выхода. Я признаюсь, что сделал это плохо».

Отвечая в том же письме на риторический вопрос Якобсона о конечном смысле наблюдаемого «восстания племен», предводительствуемых Россией, против романогерманцев, он подчеркивает, что инстинктивная, подсознательная сущность народного «большевизма», разумеется, в этом и состоит, что для русского народа слово «буржуй» обозначает не богача, а человека иной культуры, мнящего себя высшим в силу своей принадлежности именно к этой культуре. Следовательно, резюмирует Трубецкой, «Настоящее коммунистическое государство, как порождение романогерманской цивилизации, предполагает известные культурные, социальные, экономические, психологические и т. д. условия, существующие в Германии, но не существующие в России. Пользуясь этими преимуществами и отрицательными уроками русского большевизма, немцы создадут образцовое социалистическое государство, и Берлин сделается столицей все-европейской или даже всемирной «федеративной» советской республики. Во всемирной советской республике господами будут немцы, а рабами – мы, т. е. все остальные. (…) Нероманским народам нужна новая нероманогерманская культура. Романогерманским же низам никакой принципиально новой культуры не нужно, а хочется лишь поменяться местами с правящими классами с тем, чтобы продолжать все то, что делали до сих пор эти классы: заправлять фабриками и наемными «цветными» войсками, угнетать «черных» и «желтых», заставляя их подражать европейцам, покупать европейские товары и поставлять в Европу сырье. Нам с ними не по пути» [7].

Трубецкому важно утвердить в сознании своих читателей значимость иного различия, нежели различие классовых интересов, на кото-, ром зиждется пресловутая классовая борьба, а именно – различие или даже противоположность «Европы» и «Человечества», разнотипных культур, противоположных друг другу именно своим отношением к миру. Причем «Человечество» не есть какая-то однородная масса, не идеологическая фикция, как в «религии Человечества» Огюста Конта, оно качествует в самобытных единицах, этносах и суперэтносах, выражаясь термином Трубецкого, в «ликах» и «многонародных личностях». Трубецкому важно поставить под сомнение самоочевидность европоцентристской доминанты, то есть положения, когда эгоцентризм народов романогерманской цивилизации предполагает «эксцентризм» всех прочих

— 84 —

народов (эксцентризм означает отсутствие внутреннего центра и, стало быть, поиски и полагание его во вне).

«Культурному шовинизму» романо-германских народов, иначе называемому «космополитизмом» Трубецкой противопоставляет понятие «истинного национализма», основанием которого является право и долг самопознания. И коль, скоро, по мнению Трубецкого, понятие личности, а народ он рассматривает как «коллективную личность», логически связано с самопознанием, то «истинный национализм состоит не в заимствованиях чужих этносов и не в навязывании соседям своих навыков и Представлений, а в самопознании – это долг, хорошо сформулированный двумя афоризмами: «познай самого себя» и «будь самим собой» [8].

Л. Н. Гумилев, «последний евразиец», полагал, что принцип полицентризма, отстаивавшийся Трубецким, сохранил свою методологическую v ценность и в наши дни. Продолжая эту мысль ученого, он утверждал, что общечеловеческая культура, единообразная и одинаковая для всех народов, невозможна, и что именно мозаичность человечества придает ему необходимую пластичность, благодаря которой оно как вид сумело выжить на земле [8].

Следует отметить, что уже в начальный период еще только формирующего евразийства Трубецкой предполагал, что «Россия, предоставленная долгое время самой себе, и азиатской ориентации, либо принудит своих вождей произвести переворот, либо заменит их другими, к этому перевороту более способными» [9]. Под переворотом подразумевалась переоценка неоправдавших себя «европоцентристских» ценностей, а вот в идее замены вождей внимательный взгляд, заметит опасность грядущего соблазна политизации Евразийства, желание потягаться с сильными мира сего, вступить в закулисную игру, главным призом в которой мнилась евразийцам власть над одной шестой частью света.

II

                                                                                              «Россия нашего времени вершит судьбы Европы и Азии. Она 1/6 часть света: Евразия – узел и начало нового мира культуры».

(«Евразия», № 1 (24, XI. 19128).

Как установил А. В. Соболев, Евразийство впервые публично заявило ю себе на заседании религиозно-философского кружка в-Софии 3 июня 1921 года, где выступили с докладами кн. И. С. Трубецкой и Г. В. Флоровский, молодой философ, в будущем выдающийся историк церкви и богослов. А уже в июле Трубецкой извещает Якобсона о своем намерении выслать ему на днях новую книгу с длинным названием «Исход. к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев». Это –

— 85 —

сборник статей четырех авторов: Сувчинского, Флоровского, Савицкого и меня. Мы объединились на некотором общем настроении и «мироощущении», несмотря на то что у каждого из нас свой подход и свои убеждения. Мне ближе всего Сувчинский; Флоровский гораздо дальше, особенно, вследствие большой отвлеченности своего мышления… Мои статьи в этом сборнике представляют из себя сокращенное изложение второй и третьей части той трилогии, о которой я Вам писал… Очень будет интересно узнать Ваше мнение об этом сборнике. Сущность его состоит в нащупывании и прокладывании путей для некоторого нового направления, которое мы обозначаем термином «Евразийство», м. б. и не очень удачным, но бьющим в глаза, вызывающим, а потому – подходящим для агитационных целей» [10].

Как считает А. В. Соболев, настоящим вдохновителем нового издания был светлейший князь Андрей Александрович Ливии, еще один замечательный русский аристократ, обладавший, как и кн. Трубецкой, даром нетривиального видения традиционных тем; спустя несколько лет он примет священство, как и Георгий Флоровский. Значительным был вклад Петра Петровича Сувчинского (1892–1985). Эссеист, критик, талантливейший музыковед, вокруг имени которого и поныне не утихают споры, повлиявший на П. Булеза и целое поколение европейских композиторов 59–60 гг., друг Прокофьева и Стравинского, именно он и основал в 1919 году в Софии «Российско-болгарское издательство», выпустившее упомянутую книгу Трубецкого, благодаря его заинтересованному вниманию в считанные месяцы был подготовлен к печати и вышел в свет первый евразийский сборник. Его тезка, Петр Николаевич Савицкий (1895–(1968), географ и экономист, питомец Политехнического института, ученик и помощник П. Б. Струве, многие годы входивший в его ближайшее окружение, был самым молодым среди четверки отцов-основателей, что не помешало ему выступить в роли «крестника», дать новому направлению имя «евразийства», не сразу и не без споров принятое, но позволившее с самого начала закрепить в самоназвании важные отличия от родственных течений: «скифства» младосимволистов и младокадетской группы «Накануне» (еженедельник под таким названием издавали Н. Устрялов, Ю. Ключников, Ю. Потехин, работы которых составили впоследствии ядро изданного в 19>21 г. в Праге манифеста нового поколения кадетов «Смена вех», давшего общепризнанное название и новому направлению [11]. Собственно, в первом евразийском сборнике, как справедливо заметил Флоровский, «евразийцем» был лишь один Савицкий, выступивший в нем с тремя статьями –«Исход к Востоку», «Миграция культуры», «Континент-Океан (Россия и мировой рынок)» [12].

Для евразийства в целом характерно феноменологически обостренное восприятие времени, что было замечено почти сразу первыми же его критиками (Ф. А. Степун). Глубоко личное, внутреннее пережива-

— 86 —

ние его реальности позволило раздвинуть временные рамки, сплавив в одно целое все три временных модуса, узнаваемых по своей психологической окрашенности: ’ горечь обид недавнего прошлого, бесприютность, бездомность эмигрантского настоящего и потрясенность от встречи с открывшимся будущим. Завороженность будущим по крайней мере некоторых евразийских теоретиков, дала повод говорить о специфическом «футуризме» евразийцев. Впрочем, об этом говорили не только критики Евразийства, сам Трубецкой писал, имея в виду приверженность Сувчинского мироощущению, выраженному в творчестве представителей музыкального, поэтического и художественного авангарда: «…самое парадоксальное: Сувчинский, например, строго православный и, вместе с тем,–поклонник футуризма» [13]. Для географа Савицкого будущее простерлось зыблющимися очертаниями неизвестного «срединного материка», который, тем не менее, имел точные географические координаты: в безвозвратном прошлом это была степная «империя» Чингис-хана, границы которой совпали в исчерпавшем себя настоящем с границами великой Российской империи, а в стремительно надвигающемся грядущем это – «Континент-Океан», Россия–Евразия, какой она была, есть и будет. Будет, но вот какой? И будет ли, вообще, для нее, громоздкой, место в «прекрасном, новом мире»? Савицкий предостерегает своих читателей, что место может быть занято.

Россия резко отличается от «океанических» держав, цветущее благосостояние которых основано на морской торговле, колониальных захватах, неэквивалентном обмене. Раскинувшаяся между трех океанов, Россия имеет океан внутри себя, она сама является Океаном, «великим рождающим», гранью мира. Резко отличается и ментальность населяющих Россию–Евразию народов, их мироощущение, когда «чувству моря» (или, что nо же самое «чувству леса») противостоит континентальное «чувство степи», ощущение безграничной широты пространства. «Гигиенической цивилизации зубочисток» (Андрей Белый), торгово-мануфактурной и католическо-протестантской культуре Запада противостоит преимущественно православная степная культура «кочевников-номадов» («крещеные китайцы», по выражению того же Белого). Савицкого не смущает напрашивающееся библейское сравнение благообразного домоседа Авеля и его убийцы кочевника Каина, он берет на себя смелость доказать с историческими выкладками в руках, что и знаменитые достижения царя Петра, мореплавателя и плотника, «в Европу прорубившего окно», сильно преувеличены ангажированными историками, что Россия–Евразия даже не ощутила на себе реального позитивного влияния такого фундаментального факта-, как выход к Атлантике, к настоящему океану – он был для нее «выходом в пустоту» [14].

Савицкий ставит вопрос «ребром», практически не оставляя места для компромисса. Бессмысленно и губительно для России стремиться к

— 87 —

господству на стратегических океанских магистралях (что не означает, будто Савицкий – противник идеи обладания Россией мощным оборонительным флотом). Главное, чтобы контролирующие мировой океан державы не поставили под свой контроль доселе недоступный им «степной» океан России–Евразии, и если последняя не желает превратиться в сырьевой придаток и рынок дешевой рабочей силы, то она должна сохранять верность своим геополитическим интересам и быть осмотрительной в выборе своих новых союзников.

Одним из основных доводов в пользу самобытного, национального, культурного и государственного существования России–Евразии является концепция «месторазвития». Сам термин и учение о месторазвития были предложены Савицким, который определяет его как широкое общежитие живых существ, взаимно приспособленных друг к другу и к окружающей среде, а также ‘приспособивших ее к себе. Социально-историческая среда и ее территория сливаются в единое целое, географический индивидуум или ландшафт. Знаменательно, что народы и люди, проживающие в пределах России-Ввразии как особого мира, отличаются по мнению Савицкого именно этой способностью «к достижению такой степени взаимного понимания и таких форм братского сожительства, которые трудно достижимы для них в отношении народов Европы и Азии». Термином Евразия евразийцы означают особый материк, как место развития специфической культуры, евразийской и русской. Россия-Евразия и есть «месторазвитие», единое целое, географический индивидуум, – одновременно географический, этнический, хозяйственный, исторический, культурный и т. п. ландшафт. Согласно Савицкому так же и каждый двор, каждая деревня есть такое месторазвитие.

Тип месторазвития определяется не только через воздействие географической обстановки на сообщество людей, на его социально-историческую среду, но взаимным влиянием ландшафта географического и социально-исторического. На этом основана уникальность и самобытность истории каждого народа, в ходе которой он актуализует себя как личность «симфоническую» в каждой человеческой индивидуальности (условием развертывания последней в многообразии качествований личности является органическая включенность в народ-личность).

Евразийство порождено необычайно острым чувством дома, точнее, чувством его утраты, в нем слились боль утраты Родины с беспокойством за будущность России и сознанием причастности к ее историческому предназначению. Евразийский патриотизм особого рода. Он ищет корни жизненности не только в социальной истории Отечества, но в том географическом мире, ландшафте, в котором данный народ нашел себе приют и который своей разнообразной деятельностью приспособил к собственным нуждам, обустроил по своему образу, характерному складу души. Ландшафтное, пространственное видение жизни любого

— 88 —

народа и государства не устраняет значимости социального начала, духовного богатства, но лишь дополняет историческое видение новой координатой, сообщает ему измерение глубины и объемности, хронотипичности.

Как уже говорилось, географически месторазвитие России-Евразии примерно совпадает с границами российского государства, как оно сложилось к концу XIX–началу XX веков [15], Русско-евразийская территория естественно стягивает живущие на ней народы в единое целое, в евразийскую государственность и культуру. Это единство славянского и туранского (прежде всего тюркского и отчасти иранского) элементов составляет основу синтеза органического содружества и взаимовлияния евразийских народов. Географические предпосылки евразийско-российского мира естественно складываются, как об этом пишет Савицкий, из последовательно переходящих друг в друга климатических и почвенных зон, в основном равнинного ландшафта, практически нигде не пересекаемого труднодоступными хребтами гор (тундра, лес, степь, пустыня). Они соединены мощной системой рек. Отдельные регионы России-Евразии как бы стягиваются к центру благодаря сухопутному и водно-речному транспорту, облегчающему хозяйственные связи, так как здесь не было естественного выхода на морские и океанские пути которые способствовали бы самостоятельной торговле отдельных народов. Россия сама является, повторяет Савицкий, континентом – Океаном. Он разворачивает детально проработанную доктрину геополитических, теософских и историософских аргументов для обоснования самобытного евразийско-русского культурного, религиозного и государственного мира. Главное в его концепции, как и смысл евразийства в целом, заключается в том, чтобы быть самим собой, быть независимым и свободным. Стать самим собой, по определению евразийца И. Степанова, вот смысл жизни русских.

Евразийцы в своем манифесте 1926 года утверждают: «Мы усматриваем форму симфонически-личного бытия евразийско-русского мира в его государственности… С нашей точки зрения, революция привела к созданию наилучшим образом выражающей евразийскую идею форме – к форме федерации. Ведь федеративное устройство не только внешне отмечает многочисленность евразийской культуры, вместе с тем сохраняя ее единство. Оно способствует развитию и расцвету отдельных национально-культурных областей, окончательно и решительно порывая с тенденциями бездумного русификаторства. Это – сдвиг культурного самосознания, несомненное и важное его расширение и обогащение» [16]. Наконец, это обеспечило бы задержавшееся предоставление русскому пароду возможностей национально оформленного государства. По мнению евразийцев, опыт революции показал, что отдельное существование различных наций Евразии нежизненно, что все историческое прошлое, настоящее и будущее тесно связывает их в единый общеевразийский союз.

— 89 —

Пан-евразийское движение существенноu отличается от пан-европейского и пан-азиатского отсутствием шовинистических тенденций в отношении восточных и западных соседей и стремлением устроить свое внутреннее благополучие без всякого внешнего империализма. Последнее утверждение снимает с них обвинение в фашизме, поскольку евразийское мышление несовместимо с расовой ознабоченностью чистотой крови и мифом о превосходстве нации.

Евразийцы подчеркивают, что первая и основная задача народа и индивидуума заключается в саморазвитии. Однако это не эгоистическое саморазвитие для себя, но – саморазвитие для саморазвития других. В этом случае устраняются склонности поучать и спасать других истиною, которой еще и сам не знаешь, или просто потому неосмысленно жертвовать собой за других во имя романтической красоты жертвы. Самораскрытие и есть истинная жертва. Потому идеал русской культуры не противоречит ее общечеловеческой миссии, но с шею совпадает.

Свою позицию по национальному вопросу евразийцы формулируют следующим образом: «Из самого существа евразийства вытекает, что национальностям России-Евразии Евразийское государство гарантирует возможность действительно свободного культурного развития, подлинного самоуправления и сотрудничества всех евразийских национальностей. Всего этого нет при коммунистическом режиме» [17]. В национально-политическом строительстве одну из главных задач они видят в преобразовании государства, проникнутого началами интернационализма и коммунизма, в наднациональный строй на национальной основе. При этом евразийцы полагали, что русский народ, его самосознание, должны быть государственно оформлены, должно быть их национальное государство, так же, как и у каждого народа. Русская культура, по их мнению, вместе с тем должна стать базой наднациональной (евразийской) культуры. Она служила бы потребностям всех народов России-Евразии, не стесняя их национального своеобразия. Таким образом, евразийцы надеются достичь национального и политического согласия в условиях многонародной России.

Стремление к осуществлению социальной и политической правды, живущее в русском и других народах России, воспринималось евразийцами, как об этом пишет один из ведущих евразийских идеологов Н. Н. Алексеев (1879–1964),. в качестве прямого требования их собственной программы. Он размышляет о том, что не может быть ровно никакого сомнения в приходе русского народа к полному осознанию, что «правда» советского государства превратилась в «кривду» коммунистической системы. Тогда русскому народу придется решительно порвать с коммунизмом. «Но куда он вернется, этот поверивший в правду коммунизма русский народ? Назад, к «буржуазному», «капиталистическому» строю? Многим это возвращение покажется действительным раем, хотя

— 90 —

принципиально, с точки зрения «социальной «правды», капитализм никак нельзя защитить. Вернувшись к капитализму, как это многие предполагают, русский народ примет капиталистическую систему условно, не веря в нее и не считая ее «праведной». Но русский народ есть народ, ищущий правды и не могущий жить без правды (…) Мы уверены, что русский народ, или, по крайней мере, лучшая часть его всегда будет искать правду. Где же он будет искать ее при возвращении к капитализму? Опять в социализме… Принести гекатомбу жертв, чтобы ввести систему коммунизма, потом отвергнуть ее, как невозможную и несправедливую, чтобы опять начать верить в социализм, как праведный общественный строй. Можно наверняка сказать, что этого в России не будет. Русский народ примет правду коммунизма и отринет его кривду. Он, по- прежнему, будет бороться с эксплуатацией и рабством во имя человеческой свободы, но уже не в коммунистических целях и не коммунистическими средствами… Здоровье будущего русского государства обусловлено тем, что оно также должно быть «государством правды» [18]. Государство представляет интересы целого и охраняет необходимую сферу свободы индивидуума и социальных групп.

В области хозяйственной ими предлагался путь смешанной экономики, т. е. допускались различные формы собственности, от частной до государственной, конкурирующие друг с другом. Общее направление пути, которым должно следовать это преобразование собственности, можно выразить в отрицательной формуле, предложенной Алексеевым: «н и     к а п и т а л и з м,  н и   с о ц и а л и з м». В положительном выражении эта формула требует построения системы хозяйствования, которую он называет «системой государственно-частного хозяйства». Евразийцы отвергают капитализм, потому что в самом существе своем он отрицает духовные основы жизни, что присуще так же и коммунистам, в чьей практике евразийцы замечают «признаки капиталистического перерождения».

III

                                                                                                 «Положительную заслугу евразийцев нужно видеть прежде всего в том, что они поддержали достоинство России и русского народа в эпоху, когда русские, почитающие себя патриотами, его унижают».

Н. А. Бердяев. Этатический утопизм евразийцев.

Как и следовало ожидать, отношение к сборнику и, в целом, к новому идейному направлению, громко и уверенно заявившему о себе, не было однозначным. «На его выход откликнулись и друзья, и недруги. А наиболее сочувственный отклик сборник нашел в душах молодых

— 91 —

офицеров, деморализованных поражением белого движения и кровавым разгулом в России»19. Восторженно приветствовал первые шаги евразийцев. и митрополит Антоний (Храповицкий), глава Русской зарубежной церкви. Правда, после того как он решил, что евразийство подпало под власть национал-большевицких идей о возрождении русского народа, митрополит изменил свое — мнение и в Г927 г. осудил евразийство, – его жест был замечен в Москве. И когда Савицкий тайно, под чужой фамилией приехал в Москву, он был принят местоблюстителем патриаршего престола и, более того, был отслужен, тайно же, молебен, где евразийству пожелали «многая лета» [20].

В целом же отношение к евразийству даже в годы его подъема, в первой половине 1920-х гг. не было восторженным, оно было в лучшем случае нейтральным, но чаще всего резко критическим и негативным. И. А. Ильин; А. А. Кизеветтер, С. И. Гессен, Ф. А. Степун иронично и зло высказывались по поводу претензий евразийства на роль истинной идеологии, новой культуры, будущей власти и т. п. Построения одного из основателей евразийства, Савицкого, Кизеветтер называл «геополитической мистикой», а П. Бицилли – «географическим фатализмом» или «одержимостью географией». С. И. Гессен поддерживал мнение Степуна о том, что «евразийское течение по всему своему стилю до чрезвычайности напоминает идеологию фашизма», поскольку фашизм, возникший сходно как реакция против побед коммунизма, противопоставил ему в своей идеологии те же принципы национализма, иерархизма и национально- ориентированной религии. Однако Гессен считает, что евразийство лишено цемента власти и диктатуры и потому ему суждено оставаться бессильным интеллигентным течением.

Самым глубоким потрясением для евразийского течения стало, пожалуй, яркое выступление бывшего евразийца Г. В. Флоровского, обозначившего его как «евразийский соблазн». Вместо верного пути оно, по его мнению, привело в тупик, в евразийских грезах малая правда сочетается с великим самообманом. Поэтому он оценивает евразийство как историю духовной неудачи, как правду вопросов, а не правду ответов, правду проблем, а не решений. Флоровский отходит от евразийства по мере все более явной ориентации последнего на социальные и политические методы решения судьбы России.

За чрезмерное увлечение вопросами власти, будущего политического устройства Родины, создания всеохватывающей идеологии критиковал евразийцев и Н. А. Бердяев. У евразийцев, по его мнению, ничем не защищена свобода человеческого духа, и человеческая личность будет принуждаться к симфоническому мышлению путем муштровки, ибо они в такой же мере коллективисты, как и коммунисты. Вместе с тем, Бердяев отмечает положительные стороны евразийства, находит у евразийцев «немало верных мыслей, заслуживающих полного сочувствия», –

— 92 —

смелый шаг, если учесть, что это говорится уже после скандального разоблачения «Треста», когда многие с презрением отвернулись от евразийства. «Евразийское направление обращено к реальной России, – полагает Бердяев, – к реальным жизненным процессам, оно признает факт совершившейся революции с ее перераспределением социальных групп бесповоротным, хочет работать и потому живет не эмигрантскими фантазиями и галлюцинациями, а реальной действительностью. В политической программе, евразийства есть несомненно угадывание того, к чему сейчас ведут происходящие внутри России процессы» (Утопический этатизм евразийцев//Путь, № 8. Париж, 1928. С. 141). «Нравственные обвинения против евразийцев, что они сменовеховцы, что они приспосабливаются к большевицкой’ власти и чуть ли не являются агентами большевиков, представляются мне не только неверными, но и возмутительными, свидетельствующими о том, насколько разным староэмигрантским направлениям неприятно напоминание о банкротстве». Бердяев отмечает значительное сходство суждений евразийцев с теми мыслями, которые он развивал сам в «Новом Средневековье», при существенной разнице в морально-религиозном пафосе. Повторим, что это оценки Бердяева едва ли не единственный пример признания определенных заслуг евразийцев кем- либо из числа авторитетных русских мыслителей, не принадлежавших к «организованному» евразийству.

Особо отметим отношение к евразийству таких влиятельных мыслителей и идеологов «белого движения», как П. Б. Струве и И. А. Ильин. Струве симпатизировал своему молодому сотруднику Петру Савицкому, высоко ценил его как одаренного, независимо мыслящего ученого и поначалу доброжелательно и с интересом отнесся к новому направлению, признав большую важность поставленных ими вопросов. Вместе с тем, уже первый его отклик содержал обвинение евразийства в русофобии. Струве утверждает, что поскольку евразийство подчеркивает и ставит во главу угла всего исторического понимания судеб России родственность русской культуры с азиатским Востоком,. поскольку оно объективно, странным образом, воспроизводит доктрину одного славянского ненавистника России, некоего поляка Духиyского (F. N.), который более чем 50 лет тому назад проповедовал, что «московиты» суть восточная, туранская раса, лишь поверхностно соприкоснувшаяся с западной, славянской культурой, усвоившая себе скандинавское название «русских» и славянский язык» [21]. Одним из первых Струве сформулировал и упрек евразийцам в подражании «сменовеховству», в уклоне в сторону «национал-большевизма».

Последующее развертывание событий, внутрипартийной борьбы в евразийстве покажет, что этот упрек не. был безоснователен; вместе с тем его нельзя признать и. вполне справедливым. Такой авторитетный исследователь идеологии национал-большевизма, как Михаил Агурский, отме-

— 93 —

тил, что евразийцы, напротив, всячески желают отгородиться от сменовеховства: «Они осуждают всякий национализм, не опирающийся на национальную культуру. Поскольку и сменовеховство, и скифство отбросили православие как краеугольный камень русской культуры, они подвергаются решительному осуждению. Нападки на национал-большевизм занимают видное место в публицистике евразийцев» [22]. Единственное, что объективно объединяет «сменовеховство» и «евразийство» – это признание совершившейся революции, признание безвозвратности совершившихся на Родине изменений, поэтому оба этих идейных течения являются существенно «пореволюционными». Но на этом их сходство и оканчивается.

Внимательный читатель без особого труда заметит значительную близость во взглядах учителя и ученика, Струве и Савицкого. Сравним уже прозвучавшие евразийские оценки Октябрьской революции с той, которую мы находим у Струве: «Большевицкий переворот и большевицкое владычество есть социальная и политическая реакция эгалитарных низов против многовековой социальной и экономической европеизации России». Уже после первой русской революции Струве пришел к выводу, что идеалом нового политического мышления и культурного сознания русского человека должен стать «идеал государственной мощи и идея дисциплины народного труда – вместе с идеей права и прав». В свою очередь, государственная мощь невозможна без осуществления национальной идеи, а значит, без примирения между властью и проснувшимся к самосознанию и самодеятельности народом, который становится нацией. Следовательно, заключает Струве, государство и нация должны органически срастись; национальное государство есть «организм», который «во имя культуры подчиняет народную жизнь началу дисциплины, основному условию государственной мощи»23. Основные пункты программы Струве, намеченные им еще в статье «Великая Россия» («Русская мысль» за январь 1908 г.), такие, как возрождение России на идеях нации и отечества, частной собственности, духовной крепости и свободы лица, мощи и величия государства, созвучны, программным требованиям евразийства, изложенным в его манифестах («Евразийство (опыт систематического изложения)». Париж, 1926; «Евразийство» (формулировка 1927 г.). Париж, 19.27.; Декларация Первого съезда Евразийской организации. Прага, 1932 г.). Вместе с тем, позиция евразийцев по национальному вопросу может выглядеть более предпочтительной: «Из самого существа евразийства вытекает, что национальностям России-Евразии Евразийское государство гарантирует возможность действительно свободного культурного развития, подлинного самоуправления и сотрудничества всех евразийских национальностей. Всего этого нет- при коммунистическом режиме» [24]. Тогда как Струве, по крайней мере в дооктябрьский период, стоял на позициях «национал-империализма», или по его же выражению «национал-либерализма».

— 94 —

Из одного и того же руководящего принципа Струве и евразийцы делают далеко не одинаковые выводы., имеющая в себе свой верховный закон бытия. «Для государства, – объясняет Струве, – этот верховный закон его бытия гласит: всякое здоровое и сильное, то есть не только юридически «самодержавное» или «суверенное», но и фактически самим собой держащееся государство желает быть могущественным» [25]. Могущество государства выражается прежде всего в его хозяйственной мощи и экономическом господстве, в сфере его так называемых государственных «интересов». Сфера интересов России согласно Струве, простирается на весь Ближний Восток. Он мыслит Россию великой империей» но мыслит трезво, без славянофильско-романтических мечтаний. Отсюда его парадоксальные формулы, отчеканенные им в полемике с Д. С. Мережковским: «Я западник и потому националист. Я западник и потому государственник» [26]. Отсюда его вывод: никакого самоопределения наций, входящих в Российскую империю. «Принадлежность Царства Польского к России, – пишет он, – есть для последней чистейший вопрос политического могущества. Всякое государство до последних сил стремится удержать свой «состав», хотя бы принудительных хозяйственных мотивов для этого не было. Для России с этой точки зрения необходимо сохранить в «составе» Империи Царство Польское» [27]. Таково содержание позиции «либерал-империализма» П. В Струве.

Да простит нас читатель за излишнее, возможно, пристрастие к цитатам, но мы руководствовались желанием, чтобы евразийство предстало не в виде абстрактных схем или умозрительных конструкций; евразийство это соцветие идей, которое невозможно, не исказив смысла, развернуть в строгую систему, это симфония узнаваемых голосов, собрание неравнодушных лиц и драма индивидуальных судеб. Мы бы хотели, чтобы каждый персонаж этой драмы говорил своим голосом. Здесь было бы незаменимым свидетельство наблюдателя, не вовлеченного в «партийные» споры, чей взгляд не был бы искажен групповыми пристрастиями, так сказать, одинокий голос человека. Таким неоценимым свидетельством являются дневниковые записи юноши, пытавшегося в середине 1920-х годов самостоятельно разобраться в сложном переплетении соперничающих направлений, читая евразийцев и их оппонентов 28. Характерно уже то, что он обращает внимание на яркую фигуру Петра Савицкого, автора вдумчиво прочитанной им статьи «Евразийство» (из «Евразийского временника»). Кн. IV, Париж, 1925). «…О значении Савицкого среди евразийцев я сужу по очень уж ожесточенным нападкам на этого человека со стороны Петра Струве. Поэтому статья «Евразийство» представляет для меня сугубый интерес, ибо в ней надеюсь найти более полную формулировку этого нового движения, – более исчерпывающую и непререкаемую среди самих евразийцев. …Сделаю маленькое замечание, что евра —

— 95 —

зийство как мысль, как идея далеко вышла из пределов группы людей, называющих себя евразийцами. В известном смысле «евразийцами» являются и противники их – даже тот самый Петр Струве, который так брызжет в негодовании слюной при одном напоминании имени евразийцев».

Из сказанного напрашивается вывод, что пафос неприятия евразийства, открытой враждебности по отношению к нему со стороны Струве мог быть вызван тем, что евразийство отвечало какому-то глубинному душевному влечению самого Струве, его внутренней потребности найти альтернативный путь, тот самый третий путь, учитывающий как традиционные ценности русской государственности, так и новые исторические реалии, с которыми приходилось считаться. Так в своей программной статье «Наши идеи», опубликованной в редактируемой им парижской газете «Возрождение», он писал, предостерегая от увлечения несбыточными мечтами о реставрации прошлых порядков, что «отвергая ложные идеи и злой дух революции в своих разрушениях себя изжившей и пережившей, мы учитываем великие сдвиги и крупные изменения, происшедшие в народной жизни». Именно в это время, в середине 1920-х годов, формируется концепция либерального консерватизма, как последнее определение в эволюции Струве, политического мировоззрения.

Консервативный либерализм или, что то же самое, либеральный консерватизм есть не что иное, по мнению Н. П. Полторацкого, как попытка положительного решения не только проблемы свободы, но одновременно проблемы власти. Самая проблема свободы означала для Струве, как считал Полторацкий, во-первых, проблему освобождения лица и, во-вторых, проблему «упорядочения государственного властвования, введения его в рамки правомерности и соответствия с потребностями и желаниями населения». Отсюда главная задача и главная трудность для носителей этой политической идеологии найти правильное сочетание порядка и свободы «в применении к историческому развитию и современным потребностям».

Как нам представляется, можно с достаточным основанием говорить об аналогии, по крайней мере, в подходах к определению будущего типа государственности и осуществления власти между евразийством и консервативным либерализмом. Можно сказать, что евразийство является вариантом консервативного либерализма, причем вариантом, с точки зрения таких представителей либерального консерватизма, как П. Струве, И. Ильин, несомненно извращенным и потому особенно опасным. Кстати, и то особенное чувство враждебности или даже личной ненависти, испытываемое ими к евразийству, также объясняется особенною близостью этих идейных течений. Евразийцев часто порицали за приверженность крайнему этатизму и тоталитаризму. Воплощение этих начал обычно видят в их учении о правящем отборе [29]. Поэтому целесообразно было

— 96 —

бы сопоставить с учением о правящем отборе у евразийцев аналогичное учение Ивана Александровича Ильина [30].

Наряду со значительным совпадением взглядов Ильина и евразийцев, учения об элите, налицо и существенные расхождения их позиций. Тем не менее в интерпретации Ильина учение о правящем отборе парадоксальным образом выглядит еще более «евразийским», нежели у самих евразийцев, ибо оно более реалистично и ближе к конкретному место- развитию России. Ильин основывает свое понимание на традиционных ценностях русской культуры и государственности, на требовании благородства в образе мыслей и действий как конституирующем моменте в формировании ведущего слоя, на требовании неукоснительности соблюдения права и прав личности. Таким образом, предстоит осуществить национальную культуру в духе евангельских заветов любви, свободы и одухотворенной предметности.

Известно, что евразийцы придавали особое значение отбору правящего слоя, его пополнению и органической связи с массами. Этот отбор духовно и практически основывается на принципе подданства идее. Он является основным способом формирования евразийской идеократии. «Преданность евразийской идее объединяет единомышленников и является одним из важных критериев ведущего отбора. Права ведущего отбора закрепляются в основном законе права и обеспечивают начало преемственности и постоянства в государственном строе. На основе идеократии и ведущего отбора формируется состав евразийской партии, осуществляющей цели евразийской ’ программы. Это партия особого рода – правительствующая партия, самовластная, исключающая даже существование других таких же партий. Это–«государственно-идеологический союз» [31]. Задачи правящего слоя и партии при этом могут не совпадать.

По выходу в свет подготовленного евразийцами сборника «Россия и Латинство» (Берлин, 1923) Ильин приветствовал его в «Русской мысли» (1923, Прага–Берлин, Кн. III–V) как акт действительно религиозной и национально-религиозной самообороны. «Пришла пора, – писал Иван Ильин, – восстановить многовековые окопы, ограждающие русскую православную Церковь от в высшем смысле беспредметных и, следовательно, противорелигиозных посягательств католичества». От того, что авторы сборника ставили себе только отрицательную задачу, по мнению Ильина, от этого их работа и выиграла? и проиграла. Она выиграла в определенности, воинственности и остроте. Она проиграла в философической глубине, национальной и конфессиональной апологетической зоркости. Историческая, религиозная, государственная и жизненно-бытовая мудрость русского православия остались не затронутыми и не обнаруженными.

Отношение Ильина к евразийству, таким образом, аналогично отношению к нему Струве. Сходство – в снисходительно-благожелательном

— 97-

напутствии при появлении первых евразийских сборников, которое быстро сменяется резкими выговорами ослушникам и вскоре переходит в «анафематавование» и отлучение от «святого дела» борьбы русской эмиграции. За пристрастностью суждений, неистовостью обличительного пафоса обоих критиков евразийства угадываются в этом личные мотивы, сокрушительное разочарование в многообещавшем начинании, искреннее негодование на исказителей дорогих и близких сердцу идей. Эволюция евразийцев воспринимается ведущими идеологами либерального консерватизма как симптом раскола внутри собственного лагеря, как измена собственным знаменам. Не отсюда ли в пространных суждениях Струве и Ильина удивившая нас проникновенная интимность их тона, с которой принято у русских людей посылать друг друга далеко-далеко, в сочетании с апокалиптической приподнятостью тона, приличествующей более жанру мистического видения «зверя». «Князя мира сего», «сатаны» и проч. И так же, как в Писании, суровые их инвективы обращены против «падшего ангела», который (или которые) раньше принадлежали к сонму крепких вере.

Взять, к примеру, записи Ильина 1920-х годов. Из исходной посылки, что революция есть болезнь социального организма, «социальный бред», Ильин выводит как следствие, что «этот бред есть сатанинский бред», что «сатанинскую природу его надо испытать самому».

Слово сказано, нам придется вновь обратиться к хронике евразийства.

IV

                                                                                                            «По духу своему мы, пожалуй, первый тип русского ордена. Мы не знаем, были ли у нас предшественники. Но кажется, что прототипом нашего объединения было «старчество» (Зосима) у Достоевского».

Н. Н. Алексеев. Евразийцы и государство.

В обобщенном виде, суммируя доступные нам сведения об истории евразийского движения, мы представляем ее в следующем хронологическом порядке. Мы не будем задерживаться на вопросе о «предшественниках». В качестве исходного рубежа выбираем очевидный факт — евразийство зародилось и заявило о себе в Софии в 1920 – 21 гг.

Евразийство зародилось как «мыслительное движение на опасной грани философствования и политики» (выражение С. С. Аверинцева) и, стало быть, изначально своею приверженностью к политически заостренным формам разрешения извечного конфликта теории и практики оно предопределило драматическую развязку, финал, в котором переплелись.

— 98 —

фарсовые мизансцены с фальшивыми героями и обманутой наивностью к неподдельная трагедия индивидуальных судеб. Тс же идейно-нравственные истоки у пресловутого «евразийского соблазна», к содержанию которого мы обратимся чуть ниже. Вместе с тем, отмеченная связь не должна заслонять важного отличия — есть порядок идей с присущей им логикой развития, и есть порядок вещей, со своей особой логикой «хода» (например, логика развертывания массовой политической организации, а именно к этому стремились с определенного момента евразийцы), не говоря уже о личной порядочности или непорядочности отдельных функционеров евразийской организации. Другая опасность, воссоздавая евразийскую хронику, – впасть в тон, которым и без того злоупотребляют русские, говоря о русских перед русскими же, в «тон раскрытия тайны или разоблачения секрета, пророческого откровения или детективной сногсшибательной констатации», как выразился С. С. Аверинцев [32]. Верное замечание, но вот что именно и как именно – об этом следует еще раз рассказать, пусть даже рискуя в очередной раз быть обруганными самозванными «защитниками» евразийской идеи.

 

Собравшись в Софии (под знаком Софии-объединительницы – как многозначительно это совпадение) и выпустив в 1921 г. первый коллективный манифест, «Исход к Востоку», отцы-учредители евразийства вскоре разъехались [33], поддерживая связь между собой интенсивной перепиской На долгие годы эти связующие нити скрестились в Праге, ставшей важнейшим центром евразийской активности. После занятия Праги Красной Армией евразийские архивы, содержавшиеся в образцовом порядке Савицким, отправили в Москву, но лишь совсем недавно они стали доступны для исследователей, Кроме того, существует еще такой источник, менее надежный, но в некоторых случаях незаменимый, как следственно-архивные дела тех евразийцев, что в разные годы были арестованы НКВД–МГБ.

По сведениям А. В. Соболева, первые выступления евразийцев были настолько успешны, что группа молодых гвардейских офицеров согласилась финансировать второй евразийский сборник — «На путях» (Москва–Берлин, 1922), изданный в Берлине, где евразийцы учредили свое книгоиздательство. Новый сборник также имел успех, в орбиту притяжения нового направления вовлекаются крупные интеллектуальные силы, к сотрудничеству привлекаются известные в эмиграции авторы, пусть не разделяющие всех положений евразийской доктрины, но сочувствующие общей, направленности его идей. Антизападническая тенденция евразийского учения нашла свое продолжение в «антилатинстве» – акциях против усиливавшегося идейного влиямия католицизма. Одной из таких акций был новый сборник, изданный евразийцами и названный ими соответственно – «Россия и Латинство» (Берлин, 1923). В значительной мере это был политический ход. Рассеянной по Европе русской эмиграции

— 99 —

угрожала опасность полного растворения в чуждой среде; в отсутствии политической организации, способной объединить эмиграцию, такой це-ментирующей силой могло быть православие как древняя вера отцов. Естественным было желание представить естественного соперника православия, католичество, в образе врага, и евразийцы предприняли попытку сыграть роль объединителя разрозненных сил эмиграции перед лицом нового «врага». Попытка удалась лишь частично34. Поскольку в «аитилатинском» сборнике участвовали авторы, которые не были евразийцами (А. П. Карташев, П. М. Бицилли и др.), то он шел как бы вне очереди, вне своего порядкового номера, и следующий сборник, «Евразийский Временник», был обозначен как «книга третья» (книга четвертая вышла там же, в Берлине, через год, 1925 г., а «Евразийский Временник. Книга пятая»–в 1926 г.).

С выходом первого «Евразийского Временника» евразийство вступает в новый период. Внешне все выглядело более, чем благополучно, новое движение быстро набирало силу. Но внимательный наблюдатель мог бы заметить первые симптомы внутреннего кризиса, прежде всего из списка постоянных авторов исчез Флоровский [35]. Через год его место в следующем сборнике и, что более существенно – на евразийском «Олимпе», займет новый, трагический персонаж этой драмы Лев Платонович Карсавин (1882–1962). бывший профессор и ректор Петроградского университета, известный медиевист и религиозный философ. Происходит сложная «рокировка»: в 1926 г. Флоровский переезжает в Париж, чтобы занять кафедру патрологии в только что открывшемся Православном Богословском институте – вместо Карсавина 36, который занимает вакантное место штатного идеолога и «спеца» по религиозно-богословским проблемам. Объявление в «Евразийской хронике» (1926, № 6) известило о начале работы постоянного Евразийского семинара: «С осени текущего 1926 г. открывается в Париже Евразийский семинар (лекции и собеседования) под общим руководством Л. П. Карсавина. В осенний семестр состоится первый цикл лекций Л. П. Карсавина под заглавием «Россия и Европа» (смысл революции; будущее России; основы Евразийства)».

Вернемся в 1923 г. Душевное беспокойство и колебания Флоренского, выразившиеся в уклонении от участия в евразийских начинаниях, не могли оставить без внимания его ближайшие сподвижники по евразийству, которые потребовали, чтобы он объяснился. Поздние воспоминания Флоровского содержат глухие указания на то, что такой разговор состоялся. Естественно ожидать, что он свелся к взаимным упрекам и усилению взаимного непонимания и недоверия, после чего, а может быть, и раньше, дальновидный Сувчинский начал исподволь подыскивать равнозначную замену. В том же 1923 г. он встретился с Карсавиным, благо, жил с ним на одной улице в «русском» пригороде Берлина, и для

— 100 —

начала попросил его написать объективную рецензию на евразийские издания, нещадно ругаемые и осмеиваемые в эмигрантской прессе [37].

Подобно «титанам» Возрождения, всеохватывающий универсализм которых имел и теневые стороны, Сувчинский счастливо соединял в себе богато одаренную творческую личность (дружбой с ним по праву гордились такие крупные мастера культуры как Б. Пастернак, С. Прокофьев, И. Стравинский, А. Арто, Ж. Кокто, П. Булез – список далеко не полон), расчетливого и удачливого коммерсанта, знающего, как «поставить» прибыльное дело [38], и хладнокровного политика, привыкшего манипулировать людьми, как легкими фигурками на шахматном поле, и рассчитывающего свою игру на много ходов вперед. Но, прежде чем мы двинемся дальше в распутывании сложного клубка интриг, следует остановиться и на мотивах ухода Флоровского.

Много лет спустя Флоровский скажет, что никакого «ухода» и не было, поскольку на тот момент не было и «евразийства», оспаривая тем самым факт своей принадлежности к евразийскому движению. Другими словами, он ставит парадоксальный вопрос: было ли евразийство той самой духовной скрепой, тем связующим звеном, объединившим «сердца четырех»? И сам же на него отвечает: «Связующее звено было в другом: отталкивание от политики и политиканства и перенос ударения на темы русской   к у л ь т у р ы. В этой перспективе «Исход к Востоку» был тогда приветствован даже в «Руле» (письмо Ю. Иваску от 24.01.72).

Рецензия Карсавина на первые два евразийских сборника вскоре появилась в крупнейшем журнале русского зарубежья «Современных записках». Наряду с признанием положительных заслуг авторов, она содержала и резко критические замечания: Карсавин, естественно, обратил внимание на общую рыхлость и эклектичность евразийской доктрины, несвязность и нестыкуемость отдельных ее составляющих, беспомощность евразийских теоретиков в вопросах, выходящих за пределы их образования и специальной компетенции, полагает искусственным и неудачным словообразование «евразийство» и производных от него, протестует против чрезмерностей евразийского «антизападничества»39. Объективность и непредвзятость рецензии были замечены и оценены; к апрелю 1924 г, развернулась интенсивная переписка (Берлин–Прага–Вена–Берлин), переговоры «триумвиров» об условиях привлечения Карсавина к более~ тесному сотрудничеству. Более всего возражал и сомневался в целесообразности этого шага -Трубецкой, но, так или иначе, консенсус был достигнут. Карсавина решили привлечь на одну из руководящих ролей в организации, с выплатой ему солидной помесячной стипендии40.

С началом 1924 года начинается и крупномасштабная операция ГПУ по внедрению в организационные структуры евразийского движения через

— 101 —

монархическую организацию «Трест», контролируемую чекистами, (внедрение своих агентов, а также вербовка и перевербовка агентов среди активистов движения). Первые контакты евразийцев с «Трестом» относятся к еще более раннему времени. В июле 1923 года Александра Якушева (Федорова) [41], полномочного представителя «Треста», направляющегося в Берлин для установления контактов с наиболее влиятельными монархическими кругами, встретили в Риге, где он должен был пересесть на берлинский экспресс, два молодых гвардейских офицера, в сопровождении которых он отбыл в Берлин. Это были Ю. А. Артамонов и П. С. Арапов, оба воспитанники Императорского Александровского лицея. На групповой фотографии выпуска лицея 1907 года изображены лицеист Артамонов и воспитатель Якушев, – так что знакомы они были давно. Когда 22 ноября 1921 года Якушева арестуют, ему предъявят в ГПУ эту фотографию вместе с восторженным письмом Артамонова, адресованным кн. К. Ширинскому–Шахматову в Берлин, в котором он излагал содержание шестичасового разговора с Артамоновым и его предложения о создании в Москве тайной монархической организации. Перехваченное письмо и было причиной ареста Якушева, так что евразийцы, можно сказать, собственными руками сотворили своих могильщиков.

В секретном отчете о своей поездке, составленном для руководства ГПУ, Якушев писал: «В Берлине у меня продолжались переговоры с молодыми – Араповым и Артамоновым. Их настроения таковы, что явилась мысль о создании внутри Монархического совета оппозиционной партии молодых. Арапов, конечно, убежденный монархист, но особой формации… Я убедил его, что мы готовим переворот не для того, чтобы отдать власть старцам, которые ничему не научились и ничего не забыли. Нам надо выработать программу и тактику на основе того, мол, чтобы «Россия по своему географическому положению руководила Европой и Азией. И потому пути «Треста» совпадают с евразийским движением». Сказал и слегка испугался: неужели клюнут на такую чепуху? Представьте – клюнули» [42]. Операция «Трест» была задумана и спланирована Дзержинским, его, – заместителем Менжинским [43] и Артузовым, который и осуществлял оперативное руководство по ее проведению. Когда в ГПУ заметили бурный рост интереса к евразийским идеям и, соответственно, влияния евразийцев, «Артузову потребовался человек для связи с эмигрантской молодежью за границей» [44]. Выбор остановили на Александре Ланговом, молодом командире Красной Армии (1896– 1964) [45]. Получив первое задание, отправиться в Варшаву и договориться с представителями польского Генерального штаба об организации пограничного «окна» поблизости от Вильно, на исходе зимы I924 г. он нелегально перешел границу. У него была явка к Артамонову, который и представил его офицерам генштаба. Так состоялось знакомство евра-

— 102 —

[зийцев с их будущим «резидентом» в Москве. Заодно Ланговой договорился и о поездках евразийцев в Россию.

Первым «за кордон» отправился евразиец Мукалов. «Весной 1924 г. через эстонское «окно» прибыл приятель Арапова евразиец Мукалов. На границе держался надменно, развязно, называл себя ревизором. Потом, в Москве, струсил, и пришлось им долго заниматься… Мукалова водили в церковь, организовывали «конспиративные» встречи с мнимыми командирами воинских частей» [46], – пишет официальный биограф этой крупнейшей провокационной операции ГПУ Лев Никулин, имевший доступ к секретным материалам по делу «Треста». К лету ГПУ подготовило инсценировку совещания евразийской фракции «Треста». Заранее были распределены роли, подготовлены выступления и реплики. «Ланговому пришлось немало потрудиться, чтобы изучить стиль и сумбурную философию евразийцев» [47]. Специально для участия в совещании Якушев привез из Ревеля евразийца Арапова, исполнявшего одновременно функции представителя «Треста». Арапов был представлен высшему руководству «Треста», бывшим генералам царской армии, ныне работавшим в Генеральном Штабе РККА – А. М. Зайончковскому и Н. М. Потапову. При встрече Потапов заявил ему, как уверяет Никулин, что евразийство выросло на английской почве и потому может быть использовано англичанами во вред патриотической русской организации «Трест».

Говоря так, он, видимо, имел в виду, что ряд влиятельных в евразийском движении лиц, в том числе и Арапов, подолгу проживали в Великобритании, неясны были и источники финансирования деятельности евразийцев. Умело группируя факты и намеки. Лев Никулин стремится к тому, чтобы читатель «сам» догадался: едва ли не с самого начала евразийцы работали на британские разведывательные службы. Например, указывает, что Артамонов работал в паспортном бюро английской миссии в Ревеле (Таллинн) и рядом упоминает еще какого-то Арсения Жидкова, якобы работавшего в том же паспортном бюро и одновременно на английскую разведку. А когда читатель узнает, что финансировал евразийцев богатый английский филантроп Г. Сполдинг (через П. Н. Малевского-Малевича, которого привел к евразийцам вездесущий Арапов), то сомнений уже не должно остаться – они английские «агенты». Как уверяет Л. Никулин, еще в декабре 1925 года Арапов доверительно сообщил Ланговому о том, что «некий мистер Сполдинг субсидирует евразийцев в Англии. Стало ясно, что этот меценат дает не свои деньги, а британской секретной службы»48. Оставим без внимания тот странный способ, которым П. Никулин умозаключает к таким серьезным выводам из столь невинной посылки. Чтобы доказать несостоятельность его построений, достаточно указать на то, что знакомство евразийского «бюро» с П. Н. Малевским-Малевичем [49], который

— 103 —

получил от Сполдинга в «безответственное распоряжение на русское дело крупную сумму денег и согласился их тратить на евразийство, состоялось, как установил А. В. Соболев, не раньше осени 1924 г., а первый приезд в Москву Арапова и разговор с ним Потапова имел место летом – так что Л. Никулин скорее всего придумал реплику Потапова, но не для того, чтобы художественно украсить ею свое документальное повествование, но чтобы поддержать уже> известное ему задним числом решение органов дознания [50].

Сейчас уже трудно перепроверить те или иные предположения о событиях, непосредственные участники которых уже давно ушли из жизни, не оставив недвусмысленных свидетельств о них, а старые архивы ГПУ все еще малодоступны исследователям. Между тем, представляет несомненный интерес предположение, противоположное тому, что высказал Л. Никулин, но исходящее из того же тезиса. «Двойные» агенты – это обычное явление в практике разведывательных служб. В частности, мы не можем однозначно ответить на вопрос о том, чьим агентом был Александр Ланговой: только ли ГПУ, или же он представлял одновременно интересы конкурирующей с ней военной разведки, т. н. «Четвертого Управления РККА (ГРУ), которая, оставаясь советским учреждением, имела вместе с тем и свои специфические интересы, опираясь на властные структуры, связанные прежде всего с армией и военно-промышленным комплексом. Целый ряд совпадений свидетельствует о том, что у этой истории есть закулисная сторона, неизвестное нам тайное положение. Так, кн. Зинаида Шаховская утверждает, что Тухачевский в свое время очень интересовался евразийством и его организационными возможностями [51].

В декабре 1925 г. в Берлине, на квартире бывшего военного министра Временного правительства А. И. Гучкова собрался первый евразийский съезд. Девять часов длился доклад А. Лангового, приглашенного на съезд в качестве представителя евразийской фракции «Треста» Доклад был внимательно выслушан и произвел очень сильное впечатление на присутствующих. «Врал немилосердно. Несусветная чушь здесь сошла за высшую мудрость», – так резюмирует его Л. Никулин, ссылаясь при этом на слова самого Лангового, пересказывавшего ему осенью 1963 г. свой доклад и впечатления от съезда. По-видимому, Л. Никулин услышал только то, что он хотел услышать, или же в очередной раз просто придумал эту реплику для придания выразительности своему «документальному» повествованию. В архиве Савицкого сохранились фрагменты записи его берлинских рассказов. Вот как он характеризует и положение в армии: «Коммунисты, служащие в армии, в силу некоторой неразъяснимой сущности бытия русской армии как бы принимают в себя основные конструктивные начала преемственно-традиционного военного духа… Бюст Суворова ’ высится в коридоре Военной Ака-

— 104 —

демии; Суворовская тактика преподается в ее стенах». «…Я с полным правом могу утверждать, что одновременно с Вами (а может быть, и раньше) евразийские идеи зародились и пустили ростки и у нас; их долго не замечали, не оформляли, не приводили в стройную систему целостного мировоззрения. Но тем это движение и сильно, что оно зарождается стихийно и охватывает все большие и большие слои населения… Можно смело сказать, что все, что есть живого в русской интеллигенции, что имело нравственную силу противостоять тяжелым условиям последних лет (кто выковался, а не раздробился под тяжким молотом революции), кто, получив кусок хлеба у коммунистов, не сказал «и слава Богу», больше ничего не требуется», кто неожиданно для самого себя и окружающих не стал в одно прекрасное утро материалистом-марксистом, словом все те, кто остались русскими людьми, в хорошем. неопошленном смысле слова, кто не проклял свою Родину, а верит в ее будущее величие, а сейчас жалеет ее великой жалостью, – все эти люди так или иначе приходят к идеям евразийцев. Много ли их? Думаю, что да», –писал Ланговой в Прагу из Варшавы, на обратном пути со съезда [52].

Помня о том, что автор этих «рассказов» выполнял задание ГПУ можно, пожалуй, восхищаться высоким актерским мастерством этого участника провокационного спектакля, можно негодовать по поводу низкого притворства подлых агентов, но это нельзя назвать «немилосердным враньем», которое просто невыгодно в данной ситуации. Серьезное предприятие, рассчитанное    на долгосрочный эффект, не строят на «вранье»: эксплуатируют реальность, подделываясь под нее, искажая изначальный смысл реального движения, но и отдавая себе отчет, насколько это возможно, в истинных целях и намерениях. Зная особенный интерес евразийцев к послереволюционной России, можно ему специально подыгрывать – это входило в разработанный чекистами сценарий. Но чекистский сценарий явно не предусматривал «покаянного» письма Лангового, в котором он признается (в 1927 г.) в том, что он шпионил за евразийцами и просит о прощении (шаг бессмысленный с точки зрения продолжения «операции», а с точки зрения личной безопасности – просто опасный, т. к. рано или поздно письмо попадет в ГПУ–НКВД) [53].

Подводя итог нашим наблюдениям, можно сказать, что провокация «Треста» не имела решающего влияния в сокрушительной неудаче, постигшей евразийство. Нельзя не согласиться с Г. Флоровским, что причины неудачи были духовного порядка, а инфильтрация агентов лишь ускорила этот процесс. Наконец, судя по секретной записке кн. Трубецкого, отношения евразийства с «Трестом» прекратились еще в конце 1926 г., т. е. задолго до скандального разоблачения деятельности «Треста», до раскола и самороcпуска евразийской организации. Разрыв с «Трестом» был связан с тем, что последний рассматривал евразийство

— 105 —

как инструмент, послушное орудие своей политики, имеющее целью сплотить эмиграцию в некий «общий фронт», который можно было бы эффективно контролировать. Поскольку энергичные усилия Якушева объединить дееспособные, а значит, потенциально опасные силы эмиграции вокруг великого князя Николая Николаевича увенчались относительным успехом, то от евразийцев для закрепления его потребовали немедленно присоединиться, т. е. безоговорочного и жесткого, блокирования с центром, послушания и дисциплинированного исполнения поступивших распоряжений, а взамен сулили немалые выгоды. Соблазнившись посулами, Сувчинский и Арапов принялись было уговаривать Трубецкого и Савицкого «подыграть» монархистам и «Тресту», но, наткнувшись на непреклонность их в отстаивании организационной и идейной самостоятельности, вынуждены были отступить [54].

В заключение скажем несколько слов о событиях, схематически обозначивших хронологическую канву разложения евразийства [55[. На съезде в Берлине был утвержден состав Совета Евразийской Организации (Е. О.), куда первоначально входил и Ланговой. В 1926 г. Совет был пополнен Карсавиным, переехавшим в Париж. Состоявшийся в 1926 г. съезд членов Евразийской организации избрал Политбюро в составе Трубецкого, Сувчинского, Савицкого, П. Малевского-Малевича, Арапова и Карсавина – в качестве высшего исполнительного органа, сохранив Совет ЕО в качестве законодательного. На съезде обсуждались программа и устав организации, вопросы налаживания издательства евразийской литературы. По словам Карсавина, на первом же заседании съезда возник острый конфликт в связи с несогласием его, Карсавина, по вопросу программы и устава. Карсавин считал, что предложенный Савицким проект организационного устройства неосуществим, а проект Устава скопирован с Устава коммунистической партии, протест Карсавина был вызван и намерением руководства конституировать евразийское движение в политическую партию. В 1927 г. в Париже состоялось заседание Политбюро, на котором обсуждались вопросы активизации лекционной работы (устройство постоянных евразийских семинаров и т. п.), в состав Совета был кооптирован Артамонов. До этого в Праге было созвано совещание представителей евразийских групп, на котором обсуждались вопросы, идеологии (на совещании присутствовал А.А. Ланговой).

С образованием все новых и новых евразийских групп, сеть которых покрыла практически всю Европу (крупнейшие центры – в Париже и Праге, евразийские группы существовали также в Берлине, Брюсселе, Лондоне, Нью-Йорке, Белграде, Софии и в бывших владениях Российской Империи – Польше, Литве, Латвии и Эстонии), возросло и значение средств . «партийной» печати56. Резко активизировалась издательская деятельность евразийцев, книги и брошюры близких к евразий-

— 106 —

ству авторов выходят в Париже, Праге, Берлине, Брюсселе, Лондоне, регулярно выходит бюллетень («Евразийская хроника»), намечен выпуск собственной еженедельной газеты. Вопросы, связанные с налаживанием выпуска газеты «Евразия», обсуждались на очередном заседании евразийского политбюро или «руководящей пятерки» в Париже в 1928 г. (обсуждались также вопросы, связанные с засылкой евразийской литературы в СССР и сношений с единомышленниками в СССР).

24 ноября 1928 г. в Париже вышел первый номер газеты («Евразия. Еженедельник по вопросам культуры и политики»); всего до сентября 1929 г. вышло 35 номеров). Издание собственной, регулярно выходящей газеты – это зримое свидетельство внешнего успеха было вместе с тем и началом серьезнейших идейных разногласий в рядах евразийцев, выявивших внутреннее неблагополучие в евразийском движении. Идейный раскол обозначился уже с седьмого номера газеты («Евразия». 5 января 1929 г.), в котором было опубликовано письмо в редакцию кн. Трубецкого, уведомляющее, что он выходит из редакции газеты и из евразийской организации. В начале 1929 г. выходит брошюра с красноречивым названием «Газета «Евразия» не есть евразийский орган», содержавшая помимо заявления Савицкого, Алексеева, Вл. Ильина упомянутое письмо Трубецкого и заявление белградской группы. Непримиримый конфликт двух группировок – «левой», парижской, и «правой», пражской, – привел вскоре к самороспуску евразийской организации. Инициативу и ответственность за ликвидацию евразийской организации взяли на себя «кламарцы». У Савицкого и его сторонников были основания для того, чтобы не торопиться.

Сторонний наблюдатель этого скандала в евразийском семействе, корреспондент рижской газеты «Сегодня» сообщал из Парижа: «Партия Савицкого, порвавшая с «Евразией» и. ополчившаяся против нее, не порвала однако с евразийской организацией… Находящиеся в Париже сторонники Савицкого на собрании 19 января 1929 г. образовали новую «парижскую группу», во главе которой, стали Н. А. Клепинин, Н. А. Дунаев и Г. Н. Елачич. Тем самым осуществился и организационный формальный раскол. (…) Может быть, именно в опасении, что развал евразийской организации может повлечь закрытие источника финансовых средств, и лежит причина того, что, несмотря на совершившееся раздвоение парижской группы, партия Савицкого не идет пока на открытый и окончательный организационный раскол. И вопрос о конструкции евразийского возглавления – остается открытым» [57].

Попытка разрешить разногласия путем переговоров на «мирной конференции» к успеху не привела, на съезде постоянных представителей Совета ЕО (Кламар, 1930) был подписан протокол о ликвидации евразийской организации.

— 107 —

Слишком велик оказался груз внутренних противоречий. Евразийство как широкое движение, объединявшее столь разных по темпераменту, идейным предпочтениям и политическим идеалам, но безусловно ярких и значительных представителей русской мысли, прекратило свое существование. Но было бы преждевременно ставить на этом точку. Евразийство оказалось оттеснено на второй план, вскоре о нем забыли и «вспомнили»– одни с откровенным злорадством, другие с сожалением и досадой – летом 19Ф7 года в связи с убийством в Лозанне резидента советской разведки Игнатия Рейсса (Порецкого), решившего порвать со своими хозяевами. В подготовке убийства оказались замешаны известные евразийцы «второго поколения»: Сергей Эфрон, председатель парижского клуба евразийцев, Николай и Антонина Клепинины, Вадим Кондратьев, Константин Родзевич и Вера Гучкова-Трейл, через которую и были переданы 10.000 франков для исполнителей, совершивших это грязное убийство. Вскоре, уже в Париже, среди бела дня советские агенты похищают руководителя РОВСа генерала Миллера, и снова поминают евразийцев и их тесные связи с РОВСом (во второй половине 1920-х годов представитель РОВСа полковник Зайцев, личный адъютант самого Кутепова, входил в Совет Евразийства).

Видимо, поэтому некоторые авторы, описывая «агонию» евразийства в 1930-е гг., не жалеют черной краски: «К 30-м годам евразийское течение раскололось – часть членов, ориентируясь на политическое поведение сменовеховцев и устряловцев (в Харбине), признали все преобразования, осуществлявшиеся в СССР в конце 20–30-х годов, за победу «евразийской идеи» и вернулись на родину. .Другая часть посредством контактов с младороссами, группами «нового социального движения» и другими ультраправыми течениями все теснее стала примыкать к национал-социалистическому и фашистскому движениям, в конце концов слившись с ними»58. Тенденциозность этого заявления очевидна (обвинять евразийство в фашизме, в который оно в конце концов без остатка переродилось – не ново, повторять старые наговоры, не представляя аргументов, – неплодотворно); очевидно и то, что предстоит еще большая работа с источниками для выяснения подлинной картины истории «позднего» евразийства.

* * *

Замечательный русский мыслитель С. Л. Франк в одной из последних своих работ «Пушкин об отношениях между Россией и Европой» (1949/ сказал обидные слова о движении, к которому он примыкал четверть века тому назад: «Б истории новейшей эмигрантской мысли «евразийство» было эфемерной вспышкой, радикальной и духовно узкой формой старого славянофильства» [59]. Осмелимся возразить: Франк здесь не прав.

— 108 —

Время окончательных итогов еще не пришло, но оно приближается. Не будем повторять справедливых упреков в адрес евразийцев о. Георгия Флоровского или Ивана Ильина: они в общем известны. Будущее, что так манило своей близостью евразийцев, вновь открыто, и нам предстоит сделать свой выбор, выбор будущего, который за нас никто не сделает. Многое зависит от того, с какими мыслями, с какой душой выйдем мы ему навстречу. Думается, что роль, которую сыграли евразийцы в приближении нашего будущего, верно выражают слова, сказанные другим проницательным нашим современником Павлом Федоровичем Беликовым (и тоже незадолго до смерти): «Безусловно, евразийцы – далеко смотрели. И мысль их прослеживается далеко в истории России, так что она имеет реальную перспективу. Но среди них были разные люди, часто большую идею поворачивавшие в свои маленькие переулки. Особенно, когда касалось дел чисто политических. Я считаю евразийство гораздо большим, чем политика. Это именно долговременная и реальная идея, способная пережить несколько политических формаций» [60].

Разделы I, II написаны в соавторстве с В. В. Козловским.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1     Суждение не вполне верное – мы можем назвать по крайней мере

одно обстоятельное исследование евразийской доктрины, докторскую диссертацию Отто Босса, где с немецкой дотошностью исследованы идейные истоки евразийства и его связи с современными ему идейными течениями (Boss, Otto. „Die Lehre der Eurazier“, Wiesbaden, 1961. См. также Utechin S. Russian political thought. N.-V. 1964; Варшавский В. «Незамеченное поколение». N.-V. 1956        (2-е изд.; М. 1992); Williams R. „Culture in Exile. Russian emigres in Germany 1881–1941“’ Cornell University Press 1972; Poliakov L. „The Arian mith“, Sussex, 1974; Мейснер Дм. «Миражи и действительность». М. 1968. Но противоположное суждение, что евразийство хорошо изучено (Агурский М. Идеология национал-большевизма. Париж, 1980) следует признать еще более сильным преувеличением. Это видно уже из фактических ошибок, допущенных самим Агурским, который путает имена, даты, акцентирует внимание на третьестепенных фигурах и проч. На самом деле, за исключением тридцатилетней давности книги Босса, нуждающейся’ в серьезных поправках и дополнениях, не существует ни одной монографии или сборника работ, специально посвященных интересующей нас теме, Будущим исследователям еще предстоит выяснить, какие именно обстоятельства обусловили столь затяжное «молчание».

2     Зинаида Шаховская – непосредственный участник описываемых событий и поправлять очевидца просто рука не поднимается. И все же вряд ли правильно именовать Б. П. Вышеславцева «основоположником» евразийства. Его выступления в поддержку евразийцев на публичных диспутах свидетельствуют скорее всего о неприязни к Милюкову и другим либеральным оппонентам евразийства; в лучшем случае можно говорить о симпатии к некоторым идеям нового направления, к общему пафосу его и к бодрому энтузиазму его представителей. Примеры участия Выше-

— 109 —

славцева в евразийских изданиях нам неизвестны. О «соблазне евразийства» вспомнил Юрий Кублановский в своей беседе с Ириной Одоевцевой («Русская мысль». Париж, 3 марта 1983 г.). Ответный «мемуар» кн. Шаховской «О «соблазне евразийства» сопровожден репликой Кублановского.

3     Шаховская 3. «О «соблазне евразийства». («Русская мысль». 24 марта 1983         г.).

4     Ответная реплика Ю. Кублановского, без названия. Там же.

5     См.: Соболев А. Князь Н. С. Трубецкой и евразийство//«Литера- турная учеба». 19Ш. Книга шестая. С. 122. Интересно отметить, что отдаленные предки Л. П. Карсавина, последнего в ряду ведущих евразийских теоретиков также, как оказалось, «вышли» из Литвы. См.: Тунгусов Б. Апостол истины – П II… (Повесть о Карсавине) // «Вильнюс». 1989.         № 9. С. 170. Публ. В. Ужкальниса.

6     В кн.: Памяти кн. Гр. Н. Трубецкого. Сборник статей. Париж, 1930. С. 26.

7     Цит. по: N. S. Trubetzkoy’s Letters and Notes. Prepared for publication by Roman Iakobson. Ihc Hague–Paris–Mouton. 1975.

8     Гумилев Л. Заметки последнего евразийца. // Наше наследие, III, 1991. С. 21.

9     Письмо Н.  С.      Трубецкого Р. О. Якобсону   от      7 марта      1921 г. Ук. соч., р. …

10   Письмо Н. С.       Трубецкого Р. О. Якобсону   от      3 июня        1921 г. Там же.

11   Ср. у Трубецкого: «Направление это носится в воздухе. Я чувствую его и в стихах М. Волошина, А. Блока, Есенина и в «Путях России» Бунакова-Фундаминского, в то же время в разговорах некоторых крайних правых и даже у одного заядлого кадета. Похоже, что в сознании интеллигенции происходит какой-то сдвиг, который, может быть, сметет все старые направления» (Там же).

12   Письмо Г. Флоровского Ю. Н. Иваску от 8 апреля 1965.

13   Трубецкой Н. С. Ук. соч. С.

14   Савицкий   П.      Н. Континент-океан.    (Россия      и мировой рынок)/ // Исход к Востоку. София, 1924. С. 124.

15   Савицкий   П.      Н. Геополитические     заметки      по     русской         истории. В кн.: Вернадский Г. В. Начертание русской истории. Ч. I. Париж, 1927. С. 259.

16   Евразийство (Опыт систематического изложения). Париж, 1926. С. 45, 53.

17   Декларация Первого съезда евразийской организации. //«Север».

1990. № 12. С. 152.

18   Алексеев Н. Н. На путях к будущей России. Париж/ 1927. С. 30 –31.

19   Соболев А. Кн. Н. С. Трубецкой и евразийство. С. 124.

20   Протокол допроса Карсавина Л. П. от 8 августа 1949 г., г. Вильнюс. (Архивно-следственное дело № 16416. Л. д. 57).

21   Струве П. Россия//«Русская мысль». Прага, 1922. Кн. IV. С. 1.04–106.

См: F. N. Dychinsky „Peuples Aryas et Tourans Agreecultures et Noma- des Necessite des riformes dans Texposition de l’histoire des peuples aryas– europeens et tourans particuliement des Slaves et des Moscovites», Paris, 1864.

22   Агурский M. Идеология национал-большевизма. С. 100–101.

— 110 —

23   Цит. по: Полторацкий Н. П. Петр Бернгардович Струве как политический мыслитель. Лондон, 1978.

24   Декларация Первого съезда евразийской организации, п. IX.

25   Струве П. Б. Patriotica СПб., 1911, с. 74.

26   Там же. С. 116.

27   Там же. С. 85.

28   Глеб Старов-Сорочкин, студент Каунасского университета конца 1920-х годов (его дневник чудом сохранился в семейном архиве и был передан его сыном одному из авторов.).

29   Исаев И. А. Геополитические аспекты тотальности: евразийство.– Тоталитаризм как исторический феномен. М., 1939. С. 215–219.

30   Ильин дает яркий набросок содержания исторических задач нового ведущего слоя; раскрывая его в следующих семи пунктах: 1. Ведущий слой «не есть ни замкнутая каста, ни наследственное или потомственное сословие. По своему составу он есть нечто живое, подвижное, всегда пополняющееся новыми способными людьми, всегда готовыми освободить себя от неспособных»; 2. «Принадлежность к ведущему слою, начиная от министр» и кончая рядовым судьею, начиная от епископа и кончая офицером, начиная от профессора и кончая народным учителем есть не привилегия, а несение трудной и ответственной обязанности »; «Ранг в жизни необходим, неизбежен. Он обосновывается качеством и покрывается трудом и ответственностью. Рангу должна соответствовать строгость у того; кто выше, и беззавистная почтительность у того, кто ниже. Только этим верным чувством ранга воссоздадим Россию»; 3. «Публичные должности от самой малой до самой большой должны давать человеку удовлетворяющее его вознаграждение и должны переживаться им не как кормление, а как служение»; 4. Новый ведущий слой «призван вести, а не гнать, не запугивать, не порабощать людей, он призван чтить и поощрять свободное творчество ведомого народа. Он не командует (за исключением армии), а организует и при том лишь в пределах общего и публичного интереса. Вести можно только свободных: погонщики нужны только скоту, надсмотрщики нужны только рабам. Лучший способ вести есть живой пример. Конец террору как системе правления! Конец тоталитарному всеведению и всеприсутствию! России нужна власть, верно блюдущая свою меру!»; 5. Новый ведущий слой должен «строить Россию не произволом, а правом». «Закон связывает всех: и Государя, и министра, и судью, и полицейского, и рядового гражданина. От закона есть только одно «отступление»: по совести, в сторону справедливости с принятием всей ответственности».; 6. Новая русская элита должна «блюсти и крепить авторитет государственной власти». «Авторитет необходимо укоренить на благородных и правовых основаниях: на основе религиозного созерцания и уважения к духовной свободе; на основе братского правосознания и патриотического чувства; на основе достоинства власти, ее силы и всеобщего доверия к ней».; 7. «Новый русский отбор должен быть воодушевлен творческой национальной идеей. Безыдейная интеллигенция не нужна народу и государству и не может вести его». «Нужна новая идея – религиозная по истоку и национальная по духовному смыслу. Только такая идея и может возродить и воссоздать грядущую Россию». Цит. по: Полторацкий Н. П. Иван Александрович Ильин. Тенофлай, 1989. С. 221–222.

Итак, основную задачу русского национального спасения и строительства России, после прекращения коммунистической революции, Ильин видел «в выделении кверху лучших людей, преданных России, национально чувствующих, государственно мыслящих, волевых, идейно твор-

— 111 —

ческих, несущих народу не месть и не распад, а дух освобождения, справедливости и сверхклассового единения» (Там же, 221).

31   См.: Евразийство. Париж, 1928. С. 52:  Степанов И. Ук. соч. С. 50; Трубецкой Н. С. О государственном строе и форме правления// Евразийская хроника. Париж, 1927. Вып. 8; Алексеев Н. Евразийцы и государство//Там же. Вып. 9; Декларация…//Север. 1990. № 12. С. 152. Идеократический строй, как основанный на служении евразийской идее, характеризуется также такой отличительной чертой как прямое народовластие, демотия (в отличие от демократии, народовластия представительного). Наиболее приемлемой для русских порядков формой признавались знаменитые «Советы», Советская власть. Показательно, что и такой авторитетный на Западе мыслитель как К. Ясперс полагал, что политические партии перестали быть огранами народа. Десятилетия спустя после Л. П. Карсавина, много писавшего о дезорганизующем воздействии борьбы партий на политическую жизнь, Ясперс пишет, что на смену партиям идут политические образования исходящие «снизу, из народа» и, более того, называет эти новые политические образования «Советами», К. Jaspers „Wohin treibt die Bundes republic?” Miinchen, 1966, s. 135. Последние, по его мнению, «до сих пор всякий раз уничтожались партиями, даже если их название, как в России, узурпировалось партийной организацией».

32   Иностранная литература. № 12. С. 226, 1992.

33   Сувчинский – в Берлин, Трубецкой – в Вену, Савицкий и Флоровский уедут в Прагу; приняв приглашение о. Сергия Булгакова в Париж приедет Флоровский (в 19312 г. он примет священство), и туда же переедет Сувчинский.

34   Для большинства эмигрировавших русских интеллигентов эти идеи были в принципе неприемлемы: «Этого пражская интеллигенция, настроенная в духе патриотизма, выраженного в стихотворениях Алексея К- Толстого, не могла принять. Савицкого называли Чингисханом, а Струве, употребляя по адресу евразийцев выражение «стервецы», говорил, что главнейшим азиатским даром для судеб России была монгольская рожа Ленина» (Лосский Б. По памяти, к сведению потенциального историографа евразийского движения//Вечерний звон. 1988. Париж. № 26). Сын Струве поместил в журнале своего отца ироническое стихотворение с легко расшифровываемым посвящением – П. Н. С.:

Евразийцы.

Полубезумный светлый взгляд

Таит упорный страстный вызов,

А пальцы нервно теребят Бородку, загнутую книзу.

Лукавый византийский рот,

Уста пророчащей Сивиллы! –

К Праматери благой зовет,

. Назад от мачехи немилой.

И взор провидит сквозь туман, –

За углем, марганцем и медью, –

Как император Юстиньян Молился о своей победе.

(Глеб Струве. Евразийцы//Русская мысль. Кн. VIII–XII. Берлин, 1922’). — 112 —

35   «Уход «Флоровского растянулся на несколько лет. Уже переехав в Париж, он помещает в> журнале Бердяева полемическую статью в защиту евразийцев «Окаменеиное бесчувствие» («Путь». Париж, 1926. № 2, январь. С. 128’–ЮЗ) и говорит о них в первом лице – «мы, евразийцы». В том же году он подписывает коллективный ответ евразийцев на возражение кн. Гр. Н. Трубецкого против сборника статей «Россия и Латинство». «Письмо это – вероятно, единственный документ, под которым стоят совместные подписи Флоровского и Л. П. Карсавина – ведущего теоретика евразийства на его следующем, парижском этапе» (Хоружий С. Россия, Евразия и отец Георгий Флоровский//Начала. М., 1994, № 3. С. 24). Окончательный разрыв, недвусмысленным свидетельством которого явилась его статья «Евразийский соблази»//«Совре- менные записки». Париж, 1928, № 34), окончательный разрыв произойдет лишь после потрясших эмиграцию скандальных разоблачений «Трес-та» и таким образом как бы несет на себе черты принудительности.

36   Как вспоминает А. П. Карташев, сразу после открытия в 192,5 г. православной академии в Париже он, будучи причастным к ее учреждению, пригласил на кафедру патрологии Льва Карсавина, с которым был в давней дружбе (Карсавин не побоялся предложить свой кров бывшему министру Временного правительства, только что выпущенному из тюрьмы, за которым наверняка велось наблюдение). В 1945 г. за свое докторское сочинение Карсавин был удостоен высшей ученой степени сразу двумя учебными заведениями: Петроградским университетом и Петроградской Духовной академией. И если бы предложение Карташева осуществилось, кто знает, как сложилась бы судьба профессора Карсавина и его семьи. Но решительный протест о. Сергия Булгакова, тогдашнего декана, оказался непреодолимым препятствием. Как свидетельство намерений и надежд Карсавина на постоянное «место» и размеренную академическую работу остался изданный в 1927 г. курс «Святые Отцы и Учители Церкви». «Раскрытие православия в их творениях» (Париж, YMCA-Press) См.: Карташев А. В. Лев Платонович Карсавин//Вестник Р. С.Х. Д. 19*60. Париж–Ныо-Норк. № 58–59. С. 72–79.

37   В принципе Сувчинский мог обратиться и к Ивану Ильину, на то время также проживавшему в. Берлине. Евразийский пафос идеокра тического устройства общества должен был быть близок этому стороннику волевой идеи, но, по-видимому, он казался Сувчинскому (и его друзьям?) натурою слишком властной, чтобы терпеть возле себя еще какое-то «руководство» и чересчур ортодоксальной, чтобы быть хотя бы снисходительным к евразийским «поискам», к двусмысленному их отношению к минувшей революции и новой власти –«неясно-сложному» и «дознавательскому», по выражению Б, Лосского (Лосский Б. Ук. соч.). Об истории не принято говорить в сослагательном наклонении, говорить о том/ что было бы, если бы случилось то, чего не случилось, но в данном случае1 заслуживает внимания сюжет о том, какова была бы дальнейшая судьба евразийства, если бы его возглавил Иван Ильин, с его безукоризненным чутьем правды, не признававший компромиссов ни в. философии, ни в практической политике. Но вышло все иначе, в 1927 г. Ильин выступает в журнале П. Б. Струве с язвительной критикой ловких приват-доцентов, изобретших из головы новую самобытную русскую духовность и теперь навязывающие остальной части эмиграции это грядущее «урало-алтайское чингис хамство» (Ильин И. А, Самобытность или оригинальничанье?//Русская мысль. Париж, 1927. Кн. 1).

— 113 —

38   Отец Сувчииского, петербургский штатский генерал, был председателем правления русского товарищества «Нефть». О Сувчинском см.: Козовой В. М. «Первый взрослый поэт» // Литературное обозрение. 1990. № 12; а также: (Re) Lire Souvtchinski. Textes choisis par Eric Humber-tclaude; La Bresse, 1990.

39   «Мы ждем русской культуры, верим в нее, улавливая симптом ее роста и расцвета. Мы хотим, чтобы она недоконченное восполнила своим особым качествованием. Но мы не только русские, а и европейцы. Истреблять в себе европейское, проповедуя людоедство, значит истреблять самого себя… И для нас великое несчастье, если Европа как самостоятельная личность умрет, оставив лишь прекрасные могилы. Тогда на наши плечи ляжет двойное бремя» (Карсавин Л. Европа и Евразия// Современные записки. Париж, 1923. № Г5. С. 314).

40   О полемике по поводу концепции «симфонической личности» Л. П. Карсавина см. переписку 1926–27 гг., хранящуюся в ЦГАОР в фонде Савицкого, например, письмо Савицкого Сувчинскому о дискуссии, развернувшейся между Трубецким, Араповым и Карсавиным о природе личности; если первый был склонен считать «хоровой» личностью только народ, то Арапов и Карсавин «упирают» на «культуру» и «государство»… Но в этом случае мне кажется, в разности мнений одобряется разность обстоятельств: в еврейской истории «хоровой» личностью был только народ, в византийской культура и государство, а в североамериканской, например, пока что только государство» (ф. 5783 oп. 1 д. 337 л. 45). См. также письмо Карсавина Трубецкому (февраль 1926 г.) – д. 411, л. 234. Что касается назначенной Карсавину стипендии, то в этом нашли свое выражение суровые реалии эмигрантского быта: Карсавин имел на иждивении жену и трех несовершеннолетних дочерей, но не имея постоянных источников дохода, да еще в «инфляционном» Берлине, с тем большей охотой согласился на переезд и на предложенные Сувчинским условия, не задумываясь о тягостных последствиях для своей семьи от сближения с Сувчииским, от краткого, но бурного периода евразийской «фронды». Кстати сказать, размеры выплачиваемого ему пособия были относительно невелики: за 8 месяцев 1926 г. – 60 фунтов стерлингов (для сравнения: Савицкому в Праге – 80 ф. ст., Арапову в Берлине – 250 ф. ст. за 12 месяцев, Сувчинскому в Париже – 260 ф. ст. . за 12 месяцев; данные приведены по копии «Бюджета на 1926 год» – д. 470, л. л. 4–7).

41   Драматическая сторона стремительного превращения действительного статского советника Якушева в крупнейшего и удачливейшего резидента ЧК–ОГПУ описана в документальном повествовании Льва Никулина «Мертвая зыбь» (в дальнейшем ссылки на него приводятся по изданию: Никулин Л. «Мертвая зыбь», Петрозаводск. 1987).

42   Ук. соч. С. 109.

43   О Менжинском см.: Столыпин А. «Вячеслав Менжинский – чекист СССР № 2» // Граии, Мюнхен, 1974, № 92/93 (перепечатано газетой солидаристов «За Россию» № 1, март 1992 г.).

44   Викулин Л. Ук. соч. С. 165.

45   В следственном деле № 16416 по обвинению Карсавина Л. П. имеется выписка из протокола допроса подследственного Лангового Александра Алексеевича от 9 июля 1939 г. (л. л. д. 141, 142), откуда можно почерпнуть некоторые сведения об этом «видном чекисте» (Шка-

— 114 —

ренков, 1986): «Русский, 1896 г. рождения, сын профессора медицины, член ВКП(б) с 1927 г., быв. сотрудник для особо важных поручений при Наркоме Обороны». Участник I Съезда евразийцев в Берлине («мыслью моего рассказа было: народ Советского Союза идет вперед самобытным путем, сам, без большевиков. Большевики не могут справиться с силами народа»), Совещания по идеологическим вопросам в Праге зимой 1926–27 гг. В прошлом дворянин, кадровый офицер царской армии – тсковы видимые причины репрессий, которым он подвергся в конце 30-х гг.; однако, ему сохранили жизнь, после смерти Сталина он вернулся на службу в «органы». Незадолго до смерти, уже будучи персональным пенсионером, имел приватные беседы с Л. Никулиным и, судя по книге, продемонстрировал ему великолепное владение искусством умолчания. Умер в 1964 г. в Москве.

46   Никулин Л. Ук. соч. С. 169.

47   Там же. С. 171.

48   Там же. С. 193.

49   Малевский-Малевич – сын царского посла в Японии, лицеист, затем Пажеский Корпус, офицер Преображенского полка, был женат на графине Игнатьевой. Участвовал в Белой Армии, с ней эвакуировался. Умер в США. Его двоюродный брат, Святослав Святославович также участвовал в евразийском движении вплоть до 1932 г., когда столкнулся со свидетельствами работы некоторых «евразийцев» на ГПУ, и даже вовлек ,’в евразийство свою жену – кн. Зинаиду Шаховскую, печатавшую свои публицистические статьи, стихи и рассказы в евразийской газете «Свой путь», подписывая их псевдонимом Зинаида Сирана (название одного из фамильных поместий семьи Шаховских в Тульской губернии). Впоследствии, С. С. Малевский-Малевич стал видным бельгийским дипломатом.

50   Никулин намеренно обедняет картину, способную потрясти воображение обилием выраженных проявлений политического абсурда. В многотомном «деле № 644» по обвинению группы бывших евразийцев, вернувшихся в СССР во 2-ой половине 1930-х гг., а до этого .активно сотрудничавших с органами НКВД (обвинительное заключение по делу С. Эфрона и его товарищей сохранилось в архиве Главной Военной прокуратуры), подробно расписана активная «шпионская» деятельность евразийцев в пользу разведок (помимо английской) – американской, германской, французской, бельгийской, польской, чехословацкой – и проч. и т. п. См. об этом: Фейнберг М., Клюкин 10. «По вновь открывшимся обстоятельствам…» // «Горизонт», 1992. № 1. В 1949–50 гг. были арестованы профессора Карсавин и Сеземан, которые в свое время входили в руководство евразийской организации. Уже в постановлении на арест Карсавина, выписанном майором МГБ ЛитССР Заусаевым в июле 1949 г. утверждалось, что белогвардейская организация «Евразия» финансируется английской разведкой «Интеллиджеие Сервис». В дальнейшем выходе допросов следователи стремились получить от Карсавина (кстати сказать, безуспешно) подтверждения этому обвинению.

51   Цит. по: Ключников Н. Евразийский узел. // «Наш современник», 1992, N 3.

52   См. ЦГАОР, ф. 5783 oп. 1, дело 477. Из «Письма к одному из евразийцев национально мыслящего человека, приехавшего из-за рубежа», а также – «Запись рассказов А. А. Лангового (Берлин, январь 1925 г.| Запись произведена тогда же».

53   На первой странице письма «(национально мыслящего человека» сделана приписка рукой П. Н. Савицкого: «По-видимому, это письмо

— 115 —

П. С. Арапову от А. А. Лангового (ныне полковника Лангового). Писано оно из Варшавы. Ланговой происходил из очень известной московской семьи. Отец – врач, владелец ценного собрания картин русских художников, переданного им в середине 1930-х годов в Третьяковскую галерею. В письме от 2 окт. 1922 г. Ланговой сознается в связях с ГПУ (см. письма Арапова от этого времени). В каком порядке он взялся выполнять эти «поручения» – на такой вопрос может ответить только архив ГПУ». П. Савицкий. 5/18 января 1937 г. (Упомянутое письмо Лангового мною не найдено – И. С.).

54   См.: кн. Трубецкой Н. С. Евразийцы и «Трест». Секретная записка (ф. 57,83, oп. 1, д. 411, л. л. 111 – 115), а также: Урханова Р. А. К критике западной культуры в творчестве евразийцев // Философия в России XIX – начала XX вв.: преемственность идей и поиски самобытности. М. 1991, С. 134.

55   Сведения основаны на следственных показаниях Карсавина в Вильнюсе в 1949 г. (след, дело № 16416).

56   В бюджете евразийцев на 1926 г. были запланированы расходы на издательскую деятельность – 800 ф. ст. (из общей суммы в 4500 ф. ст.): «Статья Г. слагается следующим образом:

1)    «Временник» – 250.0.0

2)    10 брошюр по 25.0.0 – 250.0.0

3)    «Хроника» – 2 выпуска – 25.0.0  выпуска – 16.0.0 – 41.0.0

4)    На разные расходы по издательству – 259.0.0

Всего: 800.0.0 (д. 470, л. 5).

57   Н. Курганский «Скандал в евразийском семействе»//«Сегодня», Рига, № 29, вторник, 29 января 1929 г.

58   Исаев И. А. Политико-правовая утопия в России. Конец XIX– начало XX вв. М. 1991. С. 205.

59   В кн.: Пушкин в русской философской критике (сост. Р. А. Гальцева) 1990. С. 4’5i2.

60   Письмо П. Ф. Беликова Ю. А. Линнику от 16 марта 1981 г. (авторы благодарят К. П. Беликова, его сына, за возможность познакомиться с семейным архивом). О Беликове см.: Наталия Надточий-Санникова «В Эстонию, к Рериху». // «Таллин, 19-86 № 4; она же «Козе–Алтай–Гималаи». // «Таллин», 1984, № 6.

Авторы, также, благодарят за ценные консультации об истории евразийского движения А. В. Соболева и С. С. Хоружего.

116