Илл.: «Тени прошлого» Фото белорусского художника Василия Владимировича Четневцева с авторским этюдом. 2024 г. 

Книга «Два года в Абези» Анатолия Ванеева получила хождение в самиздате с середины 1980-х гг. В 1988 г. на основе одной из самиздатовских версий этого текста произведение было опубликовано в журнале «Минувшее»[1] Владимиром Аллоем (1945 – 2001). В этот период нарастающим образом стало появляться много ранее недоступных произведений, и массовый читатель стихийно настроился преимущественно на восприятие текстов мемуарного характера: они были более понятны, чем богословская или религиозно-философская литература, имели свою интригу, сюжетную пружину, перекликались с судьбами родных из истории семьи и т.д. В этом потоке книга А. А. Ванеева начала восприниматься как еще одни воспоминания[2], подобная инерция сохранилось и до настоящего времени. Это совершенно не соответствует замыслу автора, для которого была важна в первоочередном порядке религиозно-философская сторона текста. Мемуарный формат восприятия затрудняет правильное понимание книги, оценку содержащихся в ней основных идей автора.

Произведение Анатолия Ванеев имеет свою особенность в том, что персонажи в нем названы как полными именами, так и сокращенно – только по именам и отчествам, отдельным признакам своих социальных ролей в лагере и т.п. Первую группу составляют в основном известные лица. Все они были осуждены по ст. 58 УК РСФСР по надуманным политическим поводам или за свою религиозную веру и стали узниками особого лагеря для инвалидов и стариков. Так персонажами книги вместе с ее автором и Л.П. Карсавиным стали: историк искусства и критик Н.Н. Пунин (1888 – 1953), поэт С.З. Галкин[3] (1897 – 1960), режиссер А.И. Гавронский (1888 – 1958), египтолог М.А. Коростовцев (1900 – 1980), физик А.Й. Жвиронас (1899-1954), иезуит В.М. Яворка (1882 – 1966), журналист Виктор Луи (1928 – 1992)[4] и др.

Умолчания объясняются тем, что произведение создавалось Ванеевым очень долго – с середины 1970-х гг. и по 1983 г., когда по обстоятельствам советского времени фигура самого Л.П. Карсавина официально имела крайне нежелательную трактовку. Кроме того, присутствовал риск преследования еще живых участников событий в Абези, а кого-то Ванеев решил не называть по собственным этическим соображениям.

В сугубо научном дискурсе обе проблемы – тематически-смысловая и биографическая выглядят автономными и, на первый взгляд, заслуживают отдельных статей. Но в оптике религиозного, целостного подхода, о необходимости которого не уставали повторять Лев Карсавин и вослед ему Анатолий Ванеев, обе темы связаны. Восполнение биографий героев, полученных в результате многолетнего исследовательского поиска, помогает более полновесному прочтению книги «Два года в Абези». Частично этом содействовал личный архив А.А. Ванеева, другие сведения получены от найденных потомков участников абезьского событий или исследования других источников.

Анатолий Ванеев был не просто одним из таких свидетелей, а тем, кто лучше других понимал непростые идеи Льва Карсавина по собственной оценке мыслителя[5]. Принятие на себя ответственности за сохранение последних текстов своего учителя он описал крайне скупо с  той серьезностью, какая, по свидетельству его самых близких друзей, была характерной чертой Ванеева во всем, что имело отношение к Карсавину:

«– Там рукописи, – сказал Карсавин, — но не все. Другие хранятся у надежного человека. Вам надо найти его и сказать от моего имени, чтобы он все отдал вам. Так мы с ним условились.

Карсавин назвал имя этого человека и сказал, где его найти.

Таким образом, без пафоса, без сентиментальных слов, как-то по-деловому просто совершился акт введения в права наследования. Неожиданно для себя я уже держал в руках часть этого наследства. ощущая внутреннюю значительность момента и уже озабоченный тем, как все это сберечь»[6].

Ванеев так и не назвал имя этого второго человека, облеченного кроме него доверием Карсавина. Это и другие умолчания возникли не только по указанным выше причинам конспиративного характера: Анатолий Анатольевич избегал подробных описаний биографий своих героев, чтобы они не отвлекали читателя от главного – философского портрета Льва Платоновича Карсавина и вложенных в книгу идей. Он счел необходимым специально разъяснить своей произведение, для чего создал четыре любопытных комментария, получивших название интервью. Для не посвященных в конкретную историческую обстановку они воспринимаются как разговор с корреспондентом не существовавшего христианского журнала

В этом названии вымышленного журнала «Крисчен Уорлд Монитор». нашим современникам слышится перекличка с международной газетой «The Christian Science Monitor», известной своей сдержанностью в подаче материала и отсутствием взвинченной сенсационности. В действительности четыре «интервью» содержат иной скрытый подтекст: они сознательно не собраны в один текст, напоминая отдельные письма, а слово «корреспондент» с определенным значением сокращено до литеры «К». Этим указывается на связь 4-х текстов с широкой открытой перепиской о религиозной вере и атеизме, организованной в 1960-х гг. известным церковным публицистом отцом Сергием Желудковым (1909 – 1984). В этой переписке авторы выступали под разными литрами «А» (отец Сергий), «Б» и т.д., они же использовались и при взаимном обращении в текстах писем.

Отец Сергий был близким другом Анатолия Ванеева, так же, как и им был и еще один ее участник – ленинградский религиозный философ Константин Константинович Иванов[7]. Ванеевым не имел литеры, участвовал в переписке косвенно, только обсуждая поднятые в ней темы и напрямую обращаясь по именам к о. Сергию и Константину Иванову.  В четырех интервью о книге за литерой «К» без труда угадывается знакомая автору настоящей статьи индивидуальная стилистика Константина Константиновича Иванова.

Жанр самокомментирования для своих интервью Ванеев избрал по примеру Карсавина, использовавшего такую форму 1920-е гг.[8], и в свой абезьский период создавшего авторские комментарии к своим последним богословским стихам – «Венку сонетов» и «Терцинам». Он разъяснял ошибочность восприятия своей книги как мемуаров:

«Воспоминания – это особый литературный жанр, имеющий, можно сказать, свои правила игры. Так вот, моя книга вне этого жанра. Она вообще вне какого бы то ни было жанра. <… > Все персонажи моей книги реальные люди. Но, давая им характеристику, особенно через разговоры, я стремился идеологически проявить каждого. <… > Я видел свою задачу в идеологическом проявлении. В диалогах, которые ведут персонажи моей книги, каждый несет определенную индивидуальную идеологическую нагрузку»[9].

Определение «идеологически» по отношению к своим абезьским собеседниками Ванеев использовал в качестве характеристики того, какие типы религиозного самосознания современного человека они представляют, как противоречиво и при этом сравнительно устойчиво, характерно для нашего времени они выражают противоречия своих религиозных и светских, научных взглядов, веру и неверие. Для Ванеева важно было предать это, не теряя художественности, т.е. без использования упрощенных схем и наукообразной теоретизации. Поэтому многое идейное как бы растворено в описании индивидуальных черт персонажей, их живой реакции на происходящее вокруг и в откликах на обсуждаемые темы.

Типическое всегда приходится выражать в определенных координатах, задаваемых избранными содержательными признаками и шкалой оценок. Это, в свою очередь, предполагает наличие единого смыслового центра, по отношению к которому производится типологизация. Для Ванеева такими координатами была религиозная вера и атеизм современников. Поясняя поставленную собой философскую задачу книги, он писал:

«Пора уже разобраться и с религией, и с атеизмом, и с их отношением друг к другу. Идеология — это не многотомные сочинения. Идеология – это те слова, которые способны своим смыслом переключить нас в тот регистр, где истина является в прямой несомненности»[10].

Если на стадии замысла книги Ванеев считал атеизм лишь одной из нескольких важных тем своей книги, то по мере работы над текстом эта точка зрения переросла в его убежденность, что вопрос об атеизме и  есть главный вопрос  современности. В тако постановке он стал сквозным и для узкого круга четырех друзей и собеседников, продолжавших теоретический диалог с 1972 г. по середину 1980-х гг. Помимо Анатолия Ванеева, уже упомянутых отца Сергия Желудкова и Константина Иванова в него вошел Ярослав Анатольевич Слинин, тогда доцент кафедры философии ЛГУ им. А.А. Жданова, а ныне крупный российский ученый, профессор Санкт-Петербургского университета.

Константин Иванов вспоминал позже:

«Ванееву я доложил свою идею фикс: надо раскрывать христианский смысл атеизма, и предложил обсудить, не к тому ли ведет Карсавин. И Анатолий Анатольевич, можно сказать, сразу вцепился в эту идею. Ради нее он отставил подробности, выделил то, что выделил сам Карсавин в конце жизни. Он отжал Карсавина, и сам Карсавин себя отжал в последний период своей жизни, когда его слушал Ванеев»[11].

В 1972 г.[12] в одном из своих первых писем к Константину Иванову, откликаясь на предложение войти в философский диалог об атеизме, Анатолий Ванеев написал «Если два человека разного возраста, разные в отношении жизненного опыта, исходящие из разных внутренних предпосылок и интуиции, мыслящие каждый своим собственным путем, тем не менее, приходят к согласию по достаточно большому объему положительного содержания, в этом, конечно, можно видеть свидетельство в нашу пользу.

Тем более, что нас не двое, а трое. Думаю, что мы можем считать нашим «союзником» и предшественником Л.П.  Карсавина. Выявленные им проблемы почти в той же последовательности сегодня выявляются нами.      [13].

Константин Иванов, отец Сергий Желудков, Ярослав Слинин стали первыми взыскательными слушателям создаваемой ниги Анатолия Ванеева. Они не оставляли без сурового критического отклика то, что считали незавершенным, недостаточно четким по мысли или нарушающим согласование идейных линий или найденный баланс художественности, документальной строгости и философской точности.

Однако, одного указания на место и значение атеизма в книге и во всем философском творчестве А.А. Ванеева очевидно недостаточно для понимания глубокой оригинальности предложенных взглядов: как известно, со стороны религиозного сознания атеизм традиционно воспринимался либо как грех маловерия, либо, как результат действия на человека темных, богоборческих сил. Анатолий Ванеев и Константин Иванов сошлись в том, что в современной культурной ситуации вопрос об атеизме надо ставить еще и так, чтобы видеть его неслучайность именно для христианства. Атеизм они считали задачей для христианства, суть которой – выяснение христианского значения атеизма, в т.ч. положительного для самого христианства![14]

Тезис о положительном значении атеизм способен ошеломить верующего человека, имеющего лишь самые общие представления о развитии христианской культуры и теоретической мысли христианства. Особенно тяжело на это положение реагируют верующие, привыкшие уютно чувствовать себя в границах привычного обрядово-бытового представления о Православии. Анатолий Ванеев предлагал радикальный религиозно-философский ракурс исторической и содержательной динамики христианской мысли:

«В христианстве выражен не просто онтологический прерыв[15], а прерыв в движении к своему пределу, в движении к тому, чтобы выявить себя окончательным образом. Под этим углом зрения должна быть понята вся христианская европейская история.

Развитие прерыва в христианстве идет в направлении от культа к культуре, от морально-символического образа мира к его научному образу, от мифоподобной действительности к действительности объективной. Прерыв явлен в христианстве в своем движении к пределу, но сам предел прерыва в формах религии выражению не поддается. Прерыв развивается в сторону совлечения действительности с небес на землю. Для современного человека быть материальным и значит быть действительным, но такое переживание действительности является плодом христианской культуры. В пантеистическом мироощущении действительность не отделилась еще от божества, материальность мира не сообщает миру силу действительности, не мешает переживать его как нечто иллюзорное.

Прогресс культуры необходимо и неизбежно ведет к атеизму. <…>

Атеизм не придуман кем-нибудь. Его появление вообще не вопрос тех или иных головных решений. В форме заявленного атеизма – совершенно непосредственно, без особой последовательности и не заботясь об устранении противоречий – выражает себя современное переживание действительности. Не надо думать, что оно есть достояние одних атеистов. Человек может быть атеистом, может не быть им, но от современного, воспитанного всей историей христианской культуры переживания действительности ему уйти невозможно, как невозможно уйти от самого себя»[16].

С тем, что такой взгляд на атеизм, к тому же не сопровожденный его упреждающим осуждением, не вмещается в традиционные представления верующих, Анатолий Ванеева убедился еще в Абези. В книге этому посвящено несколько важных фрагментов, в т.ч. дано описание обсуждения этой темы с православным врачом Николаем Петровичем, фамилию которого Ванеев не указал, чтобы подчеркнуть типичность его реакции на предложенные Ванеевым рассуждения:

«Вот что меня удивляет и всегда удивляло. Уверенность в существовании диавола имеет для людей значение не меньшее, чем вера в Бога. Люди так цепко держатся за эту уверенность, так, можно сказать, дорожат ею, что нет никакой возможности убедить их в том, что Бог есть действительность, а диавол — миф. «Нет никакого диавола и не может быть», — так сказал я Николаю Петровичу в том разговоре, после которого мы разошлись,

— Да вы говорите, как настоящий атеист, — сказал мне Николай Петрович.

Я в ответ сослался на Карсавина. Вера в бытийность зла есть отголосок манихейства. Точка зрения, которая допускает, что зло воплощено в противостоящем Богу личном бытии, — такая точка зрения, как бы она себя ни выражала, повреждает Божество, отрицает его абсолютность. Есть злые люди, есть злые дела, есть общественные силы, причиняющие зло. Есть наше и мира природное несовершенство, есть животные начала в личности человека. Но нет и не может быть зла, воплощенного в личном бытии. В абсолютном смысле зло есть ничто.

— Не буду оспаривать мнение Карсавина, — сказал Николай Петрович, – но существуют и другие мнения. Считают, например, что отрицание диавола есть опасное искушение ума, предсказанное нам самим диаволом. Сам диавол говорит нам: «меня нет», чтобы тем вернее уловить наш ум.

— А мы с вами, между прочим, оказались хитрее диавола, разгадав его хитрость, — сказал я, — не гораздо ли вероятнее, что эта мнимая уловка диавола есть религиозная мистификация, посредством которой затаившийся в нашей религиозности атеизм толкает ее в абсурд? Может быть, в этом даже выразилась тайная сущность атеизма, которая состоит в том, что не диавол, а Сам Бог говорит о Себе: «Меня нет», чтобы через атеизм привести нас к Себе? И то, что атеизмом уничтожается вера в силы тьмы, не есть ли положительная христианская задача атеизма?

Мгновение Николай Петрович смотрел на меня большими глазами.

— Ну, если вы так считаете, — сказал он, — нам с вами больше не о чем говорить»[17].

Как понятно из приведенного фрагмента, в своем осмыслении проблемы атеизма Анатолий Ванеев опирался на строй мысли и идеи, усвоенные от Льва Карсавина, которого считал своим и Учителем с большой буквы[18]. Карсавин был тем, кто посвятил свою жизнь христианской метафизике, раскрытию значения православной догматики, он был глубоко убежден в ее безусловной истинности и говорил о ее эвристическом значении[19]. При этом православный мыслитель нередко высказывал идеи, вызывающие несогласие и прямые возражения, о чем свидетельствуют труды отцов и учителей Церкви, и что вполне часто сопровождает индивидуальное богословское творчество. Наличие сложных и неоднозначных идей не делает Карсавина еретиком, хотя о подобных подозрениях на свой счет, он хорошо знал[20].

Обдумывая неприятие заметной части православных верующих в их отношении к углубленному размышлению о вере, Ванеев пришел к выводу, что оно есть прямое следствие обрыва с подлинной церковной традицией. В этом он опирался на слова самого Льва Карсавина, указывавшего на сдвиги в современном религиозном самосознании:

«Во времена Отцов Церкви слово Ум писали с большой буквы, в таком отношении к разуму отклонения от традиции, в общем, нет. Тем не менее, для современной религиозности такой взгляд необычен, с тех пор в отношении к разуму произошло смещение акцентов. Свободная мысль в наше время считается достоянием атеизма, а религиозность считает себя хранительницей невыразимой тайны. И то, и другое правильно. Но вот что уже пора понять: для религии будет гибельным, если она не увидит, что достоянием атеизма является то, что должно принадлежать ей самой»[21].

Ванеев продолжил размышления своего учителя над проблемой того, как религиозность изменяется, отвечая на вызовы секуляризации, и сопротивляясь вовлечению в орбиту обезбоживания все более широких областей жизни и культуры:

«Внутри христианства этому соответствует появление и усиление охранительных начал, и отрицательное отношение ко всему, прошедшему через фильтр секуляризации, т.е. – к науке и к секуляризованной этике, выражающей себя в идеях социального равенства и прогресса. Религиозность видит собственно свое только в том, что не подвержено секуляризации, но и это «собственное свое» не остается неизменным. Происходит, если не отмирание, то, во всяком случае, погашение догматического сознания, застывание христианской мысли в неподвижном формальном знании, охранительный момент выражается в консервации идей, в приостановке их жизни и развития. Как крайность это выражается в религиозно-культивируемом безмыслии»[22].

То, как Л.П. Карсавин был представлен в книге, дает все основания считать, что для А.А. Ванеева был «эталонной» личностью современного православного верующего и мыслителя. Он находил в своем учителе не только многогранное, пости исчерпывающее выражение возможных граней религиозности русского человека XX века, но и сосредоточенную работу мысли Карсавина по раскрытию их значения и смысла православной веры в ее взаимосвязи с догматикой и подлинной древней традицией Церкви. Это был век, постоянно создававший собой новые  обстоятельства и вызовы образованному и верующему человеку, почти каждого ставивший в экстремальную ситуацию, заставляющую не забывать о конечности земного существования,  вопрошать о смысле личной жизни, о Боге и Его отсутствии. Карсавин для себя дополнил их темам своей метафизики – вопросами и ответами о своих личных отношениях с Богом. В этих своих ответах он редко был понимаем, но Бог устроил все так, что в условиях неволи, менее благоволивших тому, чтобы надеяться на встречу с тем, кто, наконец, его поймет,  у Карсавина появился ученик, ставший в будущем последователем и продолжателем  его идей.

Анатолий Ванеев нашел собственный ключ к пониманию религиозно-философских идей Карсавина, – увидел, как «в них христианская идея находит себя в конкретном и, обратно, живое конкретное внутренне напряжено настолько, что разрешается в идею»[23]. Ученик глубоко усвоил  этот  подход как свой собственный и не забывал о нем при творческом решении разных задач. Так, например, при формальном сопоставлении книги «Два года в Абези» с  магистерской и докторской диссертациями  Льва Карсавина, посвященным религиозной жизни в Италии в XII – XIII вв., эти тексты, разделенные многими веками, представляются слишком различными, за исключением разве что того, что оба автора на опыте своей жизни узнали, как по страшной иронии Истории XX века, слишком многие оказались перед лицом своей возможной смерти едва ли не ближе того, как стоял перед ней человек раннего  Средневековья из-за эпидемий, непогоды, голода, непогоды, войн, а то и просто недоброй воли господина и еще много другого.

С точки же зрения теоретического творчества Ванеева объединяет со своим учителем то глубинное общее, о чем Карсавин писал, как о дерзновении изучать религиозную жизнь в ее целом[24], а. значит, видеть, ее в  ее   антиномичности, во «всей совокупности религиозных воззрений и чувствований, которая проявляется в повседневной жизни и деятельности»[25].

В своих обобщениях религиозного самосознания Карсавин исходил из того, что: «Предположение внутренней антиномичности сознания собственно даже не предположение, а психологический факт. Ведь и самая продуманная философская система не омогенна и часто превращает в химеру так называемое конгениальное понимание. <…> Мы берем человека не в тот момент, когда он «строит свое мировоззрение» или занимается его «выработкой», а на всем протяжении его жизни, когда он не думает о согласовании своих мыслей и чувств. Мы берем его в момент построения им разных систем, за своего рода бесконечной игрой в карточные домики»[26].

Своего учителя Анатолий Ванеев в книге представил максимально тщательно и полно, прочих же участников описываемых событий прорисовывал в зависимости от разной возложенной на него идейной нагрузки. Творческие  решения, избираемые автором по отношению к тем или иным персонажам и реальным свидетелям последних лет жизни Льва Карсавина разную степень их детализации, не в последнюю очередь была продиктована  его знанием их биографий и многих других подробностей жизни до и после лагеря, особенностях характеров. Для читателей, кроме узкого круга ближайших друзей, эти сведения были до сих пор совершенно недоступны. Между тем, исходя из обозначенного принципа целостности исследования, найденные и установленные сведения об этих людях смогут помочь читателям и, особенно, исследователям жизни и творчества Л.П. Карсавина, полнее понять и оценить произведение Анатолия Ванеева, оригинальность и значение его религиозно-философских идей. Так, следуя этой цели, эти имена, судьбы и характеры медленно возвращались из забвения в поисковой работе, занявшей несколько лет.

Наиболее внимательные читатели могли заметить, как несколько неожиданно Ванеев, с одной стороны, ограничился только именем, отчеством и фамилией заключенного – регистратора лагерной санчасти Николая Сергеевича Романовского, с другой же, уделил ему внимание, сопоставимое с именитыми и известными персонажами. Именно Романовский сообщил Ванееву о прибытии Карсавина, как о значительном событии и редкой возможности встретить столь крупного ученого и мыслителя. Он же дал вполне точную справку о Льве Карсавине[27], и уже эта его осведомленность многое говорит о том, что Романовский внимательно следил за интеллектуальными и культурными событиями в стране до и после революций 1917-го года. Ванеев прописал этой персонаж как человека уважительного по отношения к Льву Карсавину, но и знающего цену собственной образованности и религиозным взглядам:

«Разговор между Карсавиным и Николаем Сергеевичем проходил с той внутренней правильностью, по которой сразу опознается культурный ранг собеседников. < …>

Однако на религиозных мотивах сближения не получилось.

“Рожки всегда высунутся. — повторил Николай Сергеевич, — например, в книгах протестантских богословов рассудочное начало то и дело берет верх над верой, хотя сокровище веры не в рассуждениях, а в недрах, куда разум человеческий не достигает”

– Ну, уж если бы и совсем не достигал, — сказал Карсавин, чуть улыбнувшись, — не получится ли. что, приближаясь к недрам, мы рискуем остаться без разума?

Николай Сергеевич наклонил голову, не возражая, но и не обнаруживая согласия. Я присутствовал при этом разговоре. И в этот момент мне представилось, что в личине слов, произносимых негромко, вежливо, с обычными интонациями, как бы столкнулись два разных порядка понимания. Непроницаемые друг для друга, как твердые сферы, они вошли в соприкосновение, но тут же разошлись, не испытав ни победы, ни поражения»[28].

Как можно видеть, в этой сцене Анатолий Ванеев выразительно представил две отчетливые духовные позиции по отношению к иным христианским конфессиям, разделенные разными ответами нам вопрос об отношениях веры и разума. Николай Романовский предстает в ней выразителем настороженности там, где усматривает признаки культа рационализма, диагностирует присутствие схоластики.

Восстановленные нами детали биографии Н.С. Романовского позволяют понять, почему А.А. Ванеев почтил этого героя книги особым вниманием, и почему счел важным сохранить его оценку Карсавина, чем выразил свое понимание ее весомости и определенную правильность:

« – А что вы думаете о Карсавине?” – спросил я. –

– Карсавин крупный ученый, – с едва уловимой суховатостью в голосе сказал Николай Сергеевич, – Карсавин человек очень почтенный, очень достойный человек. Такие люди нужны Церкви для защиты ее внешних рубежей»[29].

На примере их первого общения он и показал антиномичность миросозерцания современного образованного человека, то, как них выражаются противоречия между его религиозностью и усвоенными ценностями светской культуры могут иметь причудливые последствия и виды самовыражения этой противоречивости. Найденным определением – «непроницаемые друг для друга» – Анатолий Ванеев показал, что при всей разнонаправленности религиозных и светских оценок цельность личности может не только нарушаться, но и сохраняться, зачастую замыкаясь в себе, окукливаясь в оболочке охранительного отрицания, оценочност, до времени не готовая принять инаковое.

Николай Сергеевич Романовский (1889 – 1963).

/Материалы к биографии /.

На большинстве имеющихся электронных ресурсов сведения о судьбе Н.С. Романовского заканчиваются сообщением, что после выхода из лагеря он находился в Инте в ссылке, а его дальнейшая судьба неизвестна[30].

Дату рождения смерти Н.С. Романовского удалось восстановить по письмам самого Николая Сергеевича (1959-1962 гг.), сохраненных в личном архиве А.А. Ванеевым[31]. В переписке среди прочего Романовский сообщал, что работает над переводами: «Больше десяти»[32]. К сожалению, А.П. Арцыбушев в своей автобиографической книге явно преувеличил количество языков, знание которых он приписал «Коленьке», как он именовал Н.С. Романовского в своих мемуарах: «Переводил с двадцати языков»[33]. И явно сильно ошибся с возрастом Николая Романовского[34], сообщив, что тот был старше на пятнадцать лет[35].   Но часть сведений из книги Арцыбушева о Романовском, совпадает с разбросанными по разным источникам и объясняет образованность и богословские интересы будущего собеседника Л.П. Карсавина в Абези.

Николай Сергеевич был потомственным дворянином, в Первую мировую войну дослужился до штабс-капитана, награжден орденом Св. Анны 4-й ст. с надписью «За храбрость»[36]. Он окончил консерваторию, но травма руки перечеркнула карьеру одаренного пианиста, и он поступил на филологический факультет Московского университета[37].

В качестве военного переводчика капитан Н.С. Романовский прошел дорогами и Великой отечественной войны, был награжден орденом Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги»[38]. После войны он работал в Военном институте иностранных языков Наркомата обороны СССР. Вряд ли кто-то из однополчан и сослуживцев Романовского догадывался, что еще в 1933 г. после обета, данного им в тюремной камере и освобождения, архимандрит Серафим /Климков/ (1891 – 1970) постриг его, и Николай Романовский стал тайным монахом в миру[39], членом катакомбной церкви.

Весной 1946 г. его арестовали как участника враждебной группы. В нее также входили и были арестованы С.И. Фудель, священник Владимир Криволуцкий и его сын Илья, священник Алексея Габрияник и Димитрий Крючков, монахиня в миру Серафима (Ольга Сахарнова), художник Алексей Арцыбушев и др.  Осенью того же года Н.С. Романовскому объявили приговор Особого совещания МГБ – 8 лет исправительно-трудовых лагерей[40].

В 1954 г. после полного отбытия срока Романовского направили на поселение в г. Печору (Коми АССР), но по ходатайствам А.П. Арцыбушева место ссылки разрешили заменить на Инту в той же республике. Это было более суровое по климату место, но там Алексей Петрович смог чуть раньше обзавестись пусть плохоньким, зато своим жильем и выделил в нем место старому другу[41]. В 1955 г. ссылку обоим отменили, и Романовский поселился в подмосковном Александрове[42].

В 1959 г. Николай Романовский отдыхал в Сестрорецке и через Справочное бюро узнал адрес Анатолия Ванеева и отправил по почте короткую записку. Видимо, не будучи уверенным в сохранении Ванеевым дружеских отношений и даже в его памяти, он напомнил в послании свое имя, и совместное пребывание в Инте. Связь было установлена, и обмен редкими, но доверительными письмами между Ванеевым и Романовским происходил до самой смерти Николая Сергеевича. Из них, бережливо сохраненных Анатолием Ванеевым, можно узнать, что 1958 г. Николай Романовский был полностью реабилитирован[43], в конце 1961 г. получил квартиру в столице, и теперь уже он приютил Алексея Петровича Арцыбушева и его дочь Марину, не имевших своего жилья[44]. Жил Романовский на пенсию и на средства от сложных переводов, как можно понять, заказанных высокими властными структурами.

Письма Романовского полны имен европейских писателей и названий произведений, прочтенных на языках оригиналов. Он делился с Ванеевым, что «русские мотивы (“Муромские леса”)»[45] Р.М. Рильке изначально казались ему надуманными, и перечитывать его стихи нет желания[46]. Писал, что ценит Т. Манна, но уклоняется от новелл А. Зегерс, Г. Фаллады, Э.М. Ремарка. В отношении «Фауста» соглашался с Анатолием Ванеевым, что это произведение исключительно для вдумчивого чтения, но не для театральных постановок, тем более, не для репертуара советских театров.   Неизменной до старости у Н.С. Романовского осталась любовь к русской и мировой опере, он мог слушать пластинки с таким записями целыми днями.

С годами в духовном облике Николая Сергеевича произошли заметные изменения. Его критичность, проявленная в диалоге с Карсавиным в форме мгновенного негатива к иноверию, была давно преодолена, он стал более критично оценивать себя. В одном из своих писем к Ванееву высоко оценил книгу по истории христианства протестантского теолога Мориса Гогеля[47]

Теперь в своем заочном общении Николай Сергеевич с учеником Карсавина мог восторгаться «Садханой» Р. Тагора, пространно цитировал ее:

«Восхищает мою душу (а не мозг) в мистической драме “Король темного чертога” (“King of the Chomber”), говорит устами Короля (Бога), обращаясь к Королеве (Душе): “Если бы ты могла посмотреться в зеркале моей души, какой великой ты бы показалась! В моей душе ты уже не являешься временным индивидуальным существом, (dasly individual being) как думаешь, но действительно моим вторым Я (vertly my second self) им. Твоя любовь живет во мне, – ты отражена в это любви и видишь свой лик во мне. Ничто здесь не мое, а все твое” (это Душа говорит Богу)»[48].

Показательно не столько то, что, оставшийся монахом Романовский извлекал из Тагора места, сближающие его с христианской средневековой мистикой, сколько, что они перекликаются и с «Венком сонетов» Карсавина. При этом, очевидно вспоминая свои беседы и несовпадения с Львом Платоновичем, Николай Сергеевич признался: «Вы знаете, что я не обладаю спекулятивным умом»[49]. Правда, он сопроводил свою констатацию многозначительным комментарием: «Конечно, Достоевский тоже отнюдь не обладает спекулятивным умом (спекулятивные умопостроения мне всегда напоминают движение разъятых голосов в построении фуги), но он в простоте душевной говорит замечательные вещи»[50]

Среди прочего Николай Сергеевич несколько раз сообщал Анатолию Анатольевичу о своей переписке с еще одним героем книги об Абези – доктором Николаем Петровичем Ушиным, тем самым о котором Ванеев написал в книге:

«В частном разговоре с Карсавиным он [Николай Петрович] вставал в позу почтительности, держался почти заискивающе. А за спиной говорил о Карсавине высокомерно, если не сказать пренебрежительно»[51].

Фамилия Николая Петровича – Ушин, он была предварительно установлена посредством Интернета, и позже подтверждена письмами его найденного внука, а также письмами Н.С Романовского[52] к А.А. Ванееву и др. документам. В книге Ушин выведен православным врачом и человеком, непримиримым в отношении неверия[53], подозревающим в маловерии и самого Ванеева. Этими качествами он, по-видимому, он добился критического отношения к себе Анатолия Анатольевича. Ванеев дал это понять в своем тексте, но при этом максимальную сдержанность в оценке личности Николая Ушина. Он ограничился несколькими словами, охарактеризовав его как «замкнутого, сложного характера человека»[54]. По мнению Ванеева, Николай Петрович был задет, приняв нежелание Карсавина отвечать на вопросы об обстоятельствах личной жизни на свой счет и истолковав как недоверие лично к нему[55].

Вопреки негативному впечатлению, которое может сложиться у читателей, Николай Петрович при некоторых своих недостатках, в т.ч. категоричности в вопросах веры и чрезмерном самолюбии, был вполне достойным человеком и самоотверженным хирургом.

Николай Петрович Ушин (1901 – 1962).

/Материалы к биографии[56]/.

Н.П. Ушин родился в Санкт-Петербурге в семье потомственных врачей. В гражданскую войну был командиром взвода саперов. После войны учился на хирурга в Военно-медицинской академии. После получения диплома Николай Петрович работал в д. Красный Бор Мясниковского района Вологодской области. К началу войны поселился под Ленинградом, с ее началом военврач 2 ранга Н. П. Ушин был назначен начальником эвакогоспиталя № 2754 в г. Онеге. После Победы он работал главным врачом Камышлинской райбольницы Самарской области[57].

Николай Петрович Ушин был арестован по ложному доносу 28.04.1949 г. Военным трибуналом войск МВД Приволжского ВО 12.09.1949 г. и обвинён по ст. 58-1а и 58-10. Приговорён к 25 годам ИТЛ. Он вспоминал об осиротевшей после ареста семье: «Оставалась жена и семеро детей из которых самой старшей не было 15 лет <всего в семье было восемь детей>. Моя семья из Камышлы уехали в Среднюю Азию. Железный занавес опустился. Начались круги Ада – из которых я вышел – выскочил как-то неожиданно – в самом конце 1954 г. Я был далеко на Севере, на самом полярном круге, в Абези. Выйдя из заключения (последний год я провёл около Омска), выслушал на вахте постановление о том, что обвинения по статье такой-то и такой-то (измена Родине!) не подтвердились, что судимость снята и т.д., — я отправился в г. Коканд, в декабре 1954 к семье. Почти шесть лет разлуки. Младшие ребята меня почти не помнили. Старшие – ждали. Жена постарела – она работала в очень тяжелых условиях на маслозаводе. Двое детей – старшие, окончили нефтяной техникум, двое учились в педучилище. Все были воспитанники Кокандского детдома. В небольшой больнице Шор-Су (Ферганский рудник) я возобновил свою хирургическую работу»[58].

«В местечке Шор-Су он <Н.П. Ушин> работал главным врачом и оперировал. Перед операцией он всегда троекратно крестил больного»[59].

Позже семья переехала в г. Исфара (Таджикистан), где Николай Петрович работал главврачом в местной больнице. В 1959 г. Н.П. Ушину ампутировали ногу в связи с гангренозным заболеванием, угрожающим быстрым распространением и смертью. До 1961 г. продолжал оперировать, сидя на табурете[60].

«В 1995 г. после очередного рассмотрения дела Военной прокуратурой Приволжского ВО Н.П. Ушин был полностью реабилитирован посмертно»[61].

В письме к одному из главных героев книги «Два года в Абези» бывшему заключенному В.Н. Шимкунасу (1917 – 1979), как известно, в качестве лагерного врача опекавшего Л.П. Карсавина, и А.А. Ванеева, Николай Ушин писал: «Вы знаете, особого[62] пиэтета к Старцу <Карсавину> я не питал, признавая, бесспорно, его исключительно цельную личность. Это был самый воспитанный человек, какого я когда-либо встречал. Понять его абракадабру (философию), я, конечно, не мог, – да и вряд ли он сам всё понимал»[63]. Заявление это характерно для определенного типа лиц, негативно воспринимающих трудную метафизику умозрений Льва Карсавина: с духовной точки зрения оно представляет собой одно из выражений завышенной, горделивой самооценки человека, подталкивающего его к тому, чтобы представить собственный недостаток достоинством за счет принижения талантов, способностей и склонностей другого человека.

К чести Николая Петровича, в этом же письме он признавался, что в нем само нет ни смирения, ни личной скромности и сообщал о своем крайне негативном отношении к доктору Алексееву, также упомянутому в книге «Два года в Абези».

В тексте своего произведения Анатолий Ванеев сообщал, что доктор Алексеева был профессором биологии из Краснодара[64], но умалчивает о его имени и отчестве при том, что их общение продолжалось и в Инте, в ссылке[65] в 1954 г. За скупыми упоминаниями этого врача чувствуется холодное отношение автора книги к этому персонажу книги. Алексеев утверждал, что именно он «нарочно освободил Ванееву место в полустационаре, чтобы он оказался рядом с Карсавиным[66], но сам Анатолий Анатольевич считал это не более, чем словесные украшательства при их случайной встрече в Инте[67].

Алексеев Георгий Михайлович (1899 – 1980).

/Материалы к биографии /.

Г.М. Алексеев родился в 1899 г. в Екатеринодаре, в 1920 г.  город был переименован в Краснодар. После окончания Кубанского медицинского института в 1937 г. защитил кандидатскую диссертацию[68] и, возможно, позже действительно получил звание профессора. Но когда в 1937 г. он был назначен директором Краснодарского краевого научно-исследовательского института эпидемиологии и микробиологии им. проф. Савченко И.Г., в документах он именовался доцентом[69]. Дата ареста – февраль1943 г. совпадает с временем освобождения Краснодара от фашистов и самую вероятную причину ареста – нахождение Г.М. Алексеева и его семьи на оккупированной территории. Весной 1944 г был осужден на 10 лет лагерей[70]. В 1953 г. вышел из лагеря, местом ссылки была определена Инта. Г.М. Алексеев работал в лаборатории Центральной больницы для заключенных, бактериологической лаборатории[71]. В 1956 г. был реабилитирован и в июле 1957 г. выехал в Краснодар.

Как ни трудно было найти сведения о докторе Алексееве, эта сложность не идет ни в какое сравнение с тем таинственном человеком, что заслужил доверие Карсавина и получил на хранение часть его рукописей Его фамилию удалось обнаружить в личном архиве А.А. Ванеева. Одна из версий рукописного Венка сонетов имела пометку «Третья редакция (экземпляр М.И. Бубнова»)[72]. А сообщение в одном из писем Анатолия Ванеева к Владасу Шимкунасу в Абзезь позволило предположить, что он, возможно, был и врачом, и православным священником: «В Ленинграде появился и пользуется известностью как врач-гомеопат наш общий знакомый М.И. Бубнов, которого Л.П. [Карсавин] называл «врачепоп»[73].

Поиски сведений об этом человеке заняли целых три года. Ответы из архивов с документами «здравотделов» «медуправлений» результата не дали, как и нашлось нужных сведений и в базах данных осужденных священнослужителей.

Бубнов Михаил Иванович (1887 – 1971).

/Материалы к биографии[74]/.

Михаил Бубнов не был священником, но действительно получил высшее медицинское образование. Он представлял собой тот удивительный тип русского человека, который в своем стремлении подняться над опостылевшей неприглядной обыденностью способен цельно сочетать в себе самые причудливые и противоречивые идеи. Он до конца дней хранил неизменную с детства любовь к Православию и веру в Христа, но подпал, как многие в начале XX века верующие люди, под чары теософии, обещавшей обновление духовности. Дипломированный доктор, он затем посвятил свое служение гомеопатии и оставался избранной специальности и теософии, несмотря на множественные аресты и тюремные заключения.  Он с сердечной проникновенностью вспоминал своих широко образованных учителей Закона Божьего, беседы с ученым старцем Ермилом из Жадовского монастыря, время, когда был певчим в храме и иногда солировал на концертах художественных песнопений, и оставил немало очень теплых слов о людям, вовлекших его в теософию и гомеопатию… Среди прочего, например, он благодарил человека, открывшего ему живую этику Н.К. Рериха – латышского заключенного, теософа А. П. Хейдока, без упоминания имени, но которого без обиняков А.А. Ванеев назвал «просто набитый вздором дурак»[75]. Характеристика категоричная, но понятная, если знать, какие дикие взгляды Хейдок имел о Православной Церкви, какие «грехи» ей вменял, как истолковывал Новый Завет[76]. К сожалению, Бубнов «не слышал» этого: факт личного знакомства этого теософа с Н.К. Рерихом, о встрече с которым всю жизнь безуспешно мечтал Михаил Иванович, имел для Бубнова гипнотизирующее значение, исключающее всяческое критическое восприятие.

Несмотря на увлечения теософией, стиль мемуаров М.И. Бубнова выдает в нем человека все же склонного больше к конкретному мировосприятию и особенностям личной памяти, что не случайно. Он родился в многодетной крестьянской семье в селе Скрипино Симбирской губернии. Первую попытку профессионального самоопределения он сделал в ведомстве Министерства юстиции в возрасте 15 лет, став письмоводителем в канцелярии земского судебного следователя. Еще через два года Михаил  перебрался в Симбирск, где устроился уже в канцелярию прокурора окружного суда и постепенно через упорное самообразование получил аттестат зрелости. Опора на собственные силы позволила Михаилу Ивановичу многого достичь, но это же доверие самому себе, своим способностям освоить многое сыграло с ним плохую шутку.

Атмосфера рубежа XIX – XX вв. была полна поразительных открытий научной мысли и настраивала способных молодых людей к образованию искательству всех видов и родов, преодолению прежних «устаревших» представлений и ограниченности. Она звала победить личные невзгоды, среди которых наиболее ощутимой были нищета и маркеры, болезненно напоминающие о низком происхождении. Это и многое другое тогда развернули не одного Михаила Бубнова к участию в протестных революционных кружках. Но по своей натуре был человеком деятельным и настроенным, как многие тогда молодые люди, на высокие романтические идеалы, отзывчивым на всевозможные рецепты лучшей жизни, тогда обильно звучащие. Многочисленные книжки по оккультизму, теософии обещали вывести любого человека на пути изменения своей судьбы. Революционность у Бубнова вскоре прошла, а вот погружение в темы оккультизма произвело огромное эмоциональное впечатление, и оно осталось в памяти.

Получение аттестата открыло Михаилу Ивановичу возможность выбора высшего образования, и в 1918 г. он был принят в группу вновь организованного медицинского факультета Самарского университета. Проходя практику в Ленинграде, он познакомился с врачами-гомеопатами, приверженцами теософии, позже Бубнов писал об этом, как о судьбоносном событии в своей жизни, – встрече, ниспосланной ему свыше. После окончания учебы М.И. Бубнов работал врачом в Самаре, Фрунзе, Бухаре, Самарканде, Ленинграде. Выжил в блокаду и помогал выживать другим несчастным и умиравшим, был ранен в ногу…

После войны под влиянием дружеских знакомств со многими церковными служителям в т.ч. с митрополитом Алексием (Симанскимо), их убедительных наставлений, Михаил Иванович Бубнов поступил в Ленинградскую духовную академию. Он был воодушевлен освоением учебных дисциплин и церковных наук, но тяготился отсутствием у преподавателей духовного горения критикой теософии и оккультизма и, как он считал, ортодоксальной ограниченностью.

Отчисление из академии в случае прочтения намеченных докладов о перевоплощении душ было очень вероятно, но в 1947 г. М.И. Бубнов был осужден на 6 лет исправительно-трудовых лагерей за участие в теософской группе. Как инвалид II группы он побывал и в Абезьском лагере, где общался со Львом Платоновичем Карсавиным и заслужил его симпатии и доверие настолько, что стал хранителем некоторых рукописей.

После освобождения в апреле 1954 г. М.И. Бубнов из-за судебных ограничений в местах жительства на некоторое время поселился в г. Станислав (Ивано-Франковск), а после полной реабилитации в 1956 г. вернулся в Ленинград, где занимался гомеопатической практикой и работой над созданием теософских статей, литературным творчеством до самой смерти.

Внук Михаила Ивановича – Николай Юрьевич Бубнов, доктор исторических наук, в свои 87 лет и сегодня работающий научным сотрудником Библиотеки Российской академии наук, сохранил и давным-давно издал воспоминания своего деда о жизни, пережитых многочисленных арестах и многом другом. Как выяснилось, что причина неудач в поисках его имени и судьбы была банальна: обязательные экземпляры книги с мемуарами самого М.И. Бубнова «Пути, дороженьки» не попали в главные библиотеки страны.

Конечно, М.И. Бубнов был не единственным, чье имя в произведении подверглось А.А. Ванеевым процедуре «конспирации». Он не назвал Адольфа Феликсовича Кукурузинского (1894 – 1970) – католического священника, принявшего последнюю исповедь Л.П. Карсавина, чтобы уберечь его от любопытствующих, не зная жив он или нет в социалистической Польше.

Но, пожалуй, самым загадочным персонаже в тексте стал человек, которому Ванеев дал имя Свентонис. Заметим попутно, что в брюссельской книге «Два года в Абези», католические издатели по каким-то причинам не опустили важный фрагмент с упоминанием Свентониса:

«Когда я пришел на следующий день, Карсавин сказал мне бодрым голосом:

– Ко мне приходил ксендз, литовец[77]. Я исповедывался ему на литовском языке. Видите, как Бог через вас придумал устроить.

Помимо успокоенности от совершения таинства, ему, как мне показалось, было занятно, что исповедываться пришлось не по-русски, а совсем необычно- на литовском языке.

Карсавин лежал навзничь, руки поверх одеяла. В разрезе незастегμутой рубашки я увидел, что на его груди лежали два креста- один мой, свинцовый, а второй- черный, блестевший миниатюрным распятием. Я удивился и спросил: “Зачем на вас два креста?”

Он посмотрел на меня чуть виновато: “Это Свентонис, — сказал он, — приходил после исповеди. Поздравлял и захотел подарить крест. Я не возражал, чтобы его не огорчить. Пусть будут два”.

Сказав столько слов, Карсавин устал. Он закрыл глаза и некоторое время лежал молча и без движения. А я сидел на соседней кровати и смотрел на него. Что ж, пусть на нем будут два креста. В этом был даже символический оттенок. В отношении Карсавина Восток и Запад как бы готовы были снять свои разногласия. И сам он, хотя и находил удовольствие подшучивать в отношении апостола Петра, никогда не обнаруживал распространенную среди православных нетерпимость к католикам. И все же, в теневом слое сознания осталось что-то, неясным предчувствием тревожившее меня. Впрочем, тревожат нас, чаще всего, вещи второстепенные. Несомненное значение последовательности событий лишь то, что каждое – это удар метронома, отсчитывающего приближение сроков”[78].

Свентонис.

/Материалы к биографиям реального прототипов персонажа книги/.

В загадочном персонаже книги Свентонисе только незнающие литовский язык подозревают литовское имя, но его невозможно найти ни в архивах, ни в каких-либо справочниках. Загадка раскрывается так, что Анатолий Ванеев скрыл под ним сразу двух человек – санитаров лагерной больницы – католиков. Внешнее описание соответствует Альфонсасу Сваринскасу (1925 – 2014), в будущем ставшему монсеньором. А несколько бесед с Карсавиным, и позже – с Ванеевым состоялось у Повиласа Буткявичуса (1923 – 1985). Они упоминаются как входящие в круг дружеских знакомств в переписке Анаталия Ванеева и Владаса Шимкунаса, лагерного патологоанатома[79]. И Буткявичус, и Сваринскас в период создания книги Ванеева подвергались в СССР преследованиям как опасные лица для коммунистической идеологии[80]. Что до избранного имени, что Анатолий Анатольевич Ванеев использовал для его образования литовское слово «švent» [швент] – святость и близкие ему «šventikas» – священник, «šventovė» – храм, «šventas» – святой. Дружба Анатолия Ванеева с отцом Сергием Желудковым дает основания предполагать, что такое творческое имянаречение могло быть подсказано отношением отца Сергия к многим советским диссидентам: десятки фотографии правозащитников располагались по обе стороны молитвенного угла в его доме в Любятово (Псков) вместе с иконами святых[81].

Персонажи книги православные священники отец Иван и отец Петр.

…..

ПОЛНАЯ ВЕРСИЯ И ДЛЯ ЦИТИРОВАНИЯ ЗДЕСЬ

Источники

1. Бубнов М. И. Пути, дороженьки. Автобиографическая повесть. Уральск: ТОО Жайыкброкер LTD. 2013. C. 204.
2. Ванеев А. Заметки к вопросу о религии. // Вестник Московского университета. Серия 7. Философия. 2022, № 6. Ноябрь – декабрь. С. 25 – 34.
3. Ванеев А. Мысленные наблюдения по поводу религии и атеизма. // Шаронов В.И. Религиозная мысль Анатолия Ванеева: продолжение через прерыв. Труды кафедры богословия Санкт-Петербургской Духовной Академии. 2022, № 4 (16). С. 211 – 220.
4. Ванеев А.А. Письма Учителю // Вестник РГГУ. Серия «Философия. Социология. Искусствоведение». 2022. № 4. С. 12-29.
5. Григорова Н.И. Летопись интинского здравоохранения. 2013. [Электронный ресурс] URL: https://elib.cbs-inta.ru/authors/g/grigorova/letopis/ (дата обращения 02.09.2024).
6. Жвиргждас. О Л. П. Карсавине. Приложение 2 // Морозов Н. А. Особые лагеря МВД СССР в Коми АССР (1948–1954 гг.). Сыктывкар, 1998. С. 143 С.141–144.
7. Государственное казенное учреждение Краснодарского края «Государственный архив Краснодарского края» Краснодарский краевой научно-исследовательский институт эпидемиологии и микробиологии им. проф. Савченко И. Г. (ИЭМ) Наркомата здравоохранения РСФСР. Период времени: 1924 – 1952 гг. // Государственное казенное учреждение Краснодарского края «Государственный архив Краснодарского края». Фонд № Р-993. URL: https://alertino.com/ru/105811 (дата обращения 02.09.2024).
8. Книга Памяти жертв политических репрессий по Краснодарскому краю Том № 2. Краснодар: Диапазон. 2008. С. 380.
9. Письмо Л. Карсавина А. Веттеру от 09.03. 1940 // Гаврюшин Н.К. Переписка А. Веттера с Л. Карсавиным // Символ: Журнал христианской культуры при Славянской Библиотеке в Париже. 1994. Июль. № XXXI. С. 131 – 138.
10. Центральный государственный архив литературы и искусства Санкт‑Петербурга (ЦГАЛИ СПб). Фонд Р-1012 [Ванеев Анатолий Анатольевич (1922–1985) – поэт, религиозный философ.]. Опись 1. Дела №№ 17; 71; 78; 86; 94. [Реестр дел с их полными наименованиями см: URL: https://spbarchives.ru/infres/-/archive/cgali/R-1012/1?_archiveStorePortlet_delta=100&_archiveStorePortlet_resetCur=false& (дата обращения 10.08.2024).]
11. Электронный проект «Галерея “Дороги памяти”». Карточка «Дороги памяти» на Николая Ушина. URL: https://poisk.re/way/1815090 (дата обращения09.2024 г.).
12. Электронный справочный ресурс «Офицеры русской императорской армии» URL: https://www.ria1914.info/index.php/%D0%A0%D0%BE%D0%BC%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D0%9D%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%BB%D0%B0%D0%B9_%D0%A1%D0%B5%D1%80%D0%B3%D0%B5%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87 (дата обращения 2.09.2024).
13. Электронный справочный ресурс «Память народа» 1941 – 1945. URL: https://pamyat-naroda.ru/heroes/podvig-chelovek_nagrazhdenie18074182/ (дата обращения 29.08.2024).
14. Vilniaus universiteto bibliotekos. Rankraščių skyrius. (Отдел хранения рукописей Вильнюсского университета). F-151. Ap. 27; 217.

 

Исследования

1. Арцыбушев А. П. Милосердия двери. М.: Артос-Медиа. С.639.
2. Балашов Н. В., Сараскина Л. И. Сергей Фудель. М.: Русский путь,      С. 254.
3. Бычков С. С. «Не могу жить без диалога». // Желудков С.А. священник. Литургические заметки. Переписка, письма, воспоминания. М.: Sam & Sam, 2017. С. 3 – 48.
4. Валиев М. Т. Биографическая страничка Николая Петрович Ушина. // Виртуальный проект «Общество Друзей Школы Карла Мая». URL: http://kmay.ru/sample_pers.phtml?n=3161 (дата обращения 02.09.2024 г.).
5. Ванеев А.А. Два года в Абези. // Минувшее. Исторический альманах. 1988, № 6. Минувшее. Париж: Atheneum. С. 54 – 203.
6. Ванеев А. А. Два года в Абези. // Наше наследие. 1990, № 3 (15). С. 59 – 83.
7. Ванеев А.А. Два года в Абези. // Наше наследие. 1990, № 4 (16). С. 81 – 103.
8. Ванеев А. А. Два года в Абези. Bruxelles: Жизнь с Богом; Paris: La Presse libre, 1990. С. 5 – 189.
9. Ванеев А. А. Интервью, которое автор книги «Два года в Абези» дал корреспонденту журнала «Крисчен Уорлд Монитор». // Ванеев А. А. Два года в Абези. Bruxelles: Жизнь с Богом; Paris: La Presse libre, 1990. С. 190 – 191.
10. Ванеев А. А. Очерк жизни и идей Л.П. Карсавина». // Звезда. 1990, № 12. С. 138 – 151.
11. Иванов К.К. Еще об А.А. Ванееве. // Иванов К.К. Камни. Спб.: Б.и. 2016. С. 34 – 37
12. Карсавин Л. П. Диалоги. Берлин: Обелиск, 1923. С. 112.
13. Карсавин Л. П. О сомнении, науке и вере: Три беседы. Берлин: Евразийское кн. изд-во, 1925. С. 30.
14. Карсавин Л.П.  Основы средневековой религиозности в XII-XIII веках, преимущественно в Италии. Пг.: Тип. Научное дело, 1915. С. 360.
15. Карсавин Л.П.  Очерки религиозной жизни в Италии XII-XIII веков. СПб.: Тип. М. А. Александрова, 1912. С.XVI. С. 843.
16. Карсавин Л. П. Разговор с позитивистом и скептиком // Логос. Санкт-Петербургские чтения по философии культуры. Кн. I. Русский духовный опыт. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1992. № 2. С. 160 – 165.
17. Хейдок А. П. Страницы моей жизни. М.: Дельфис, 2011. С. 232.
18. Alfonsas Svarinskas. – Lietuviškojoje Vikipedijoje. URL: https://lt.wikipedia.org/wiki/Alfonsas_Svarinskas (дата обращения 08.09.2024).
19. Politiniam kaliniui, pogrindžio spaudos leidėjui, gydytojui Povilui Butkevičiui. – Bernardinai.lt. 26.05.2023. URL: https://www.bernardinai.lt/politiniam-kaliniui-pogrindzio-spaudos-leidejui-gydytojui-povilui-butkeviciui-100/ (дата обращения 08.09.2024).
20. Povilas Butkevičius (1923). – Lietuviškojoje Vikipedijoje. URL: https://lt.wikipedia.org/wiki/Povilas_Butkevi%C4%8Dius_(1923) (дата обращения 08.09.2024).
21. Svarinsko A. Nepataisomasis. Vilnius: Versmė. 2014. 372.

[1] Ванеев А.А. Два года в Абези. // Минувшее. Исторический альманах. 1988, № 6. Минувшее. Париж: Atheneum.  С. 54 – 203.

[2] А.А. Ванеев был осужден военным трибуналом на основании ложного доноса и был осужден как участник антисоветского литературного кружка в мае 1945 г. Об этих событиях см.: Шаронов В.И. Умоперемена Анатолия Ванеева. Культурологическая реконструкция жизненного и духовного пути ученика Льва Карсавина. Путник. // Вестник культуры и искусств. — 2023. № 3 (75).  С. 97-117.

[3] Евр. – Шмуэл Халкин.

[4] Настоящее имя Вкитора Луи – Виталий Евгеньевич. Виктор – его литературный псевдоним.

м[5] Жвиргждас. О Л. П. Карсавине. Приложение 2 // Морозов Н. А. Особые лагеря МВД СССР в Коми АССР (1948–1954 гг.). Сыктывкар, 1998. С. 143.

[6] Ванеев А. А. Два года в Абези. // Наше наследие. 1990, № 4 (16) С. 100.

Отдельно обратим внимание заинтересованных исследователей, что в Интернете присутствует и почти всегда цитируется версия текста книги в известном издании: Ванеев А. А. Два года в Абези. Bruxelles: Жизнь с Богом; Paris: La Presse libre, 1990. С. 5 – 189. Она имеет серьезные недостатки, поскольку в ней пропущены важные фрагменты, допущены ошибки и неточности. Единственной выверенной версией книги по последней авторской редакции стала публикация в двух номерах журнала «Наше наследие»: Ванеев А. А. Два года в Абези. // Наше наследие. 1990, № 3 (15). С. 59 – 83; Ванеев А.А. Два года в Абези. // Наше наследие. 1990, № 4 (16). С. 81 – 103.

Здесь и далее данное произведение цитируется по публикациям в указанном журнале. В целях экономии места далее в сносках используется сокращение: Два года. № 3(15) или 4 (16) с указанием страницы.

 

[7] В открытой переписке отца Сергия литера «Б» была закреплена за К.К. Ивановым.

[8] См, например: Карсавин Л.П. Диалоги. Берлин: Обелиск, 1923. С. 112;

Карсавин Л. П. О сомнении, науке и вере: Три беседы. Берлин: Евразийское кн. изд-во, 1925. С. 30;

Карсавин Л. П. Разговор с позитивистом и скептиком // Логос. Санкт-Петербургские чтения по философии культуры. Кн. I. Русский духовный опыт. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1992. № 2. С. 160–165 и др.

[9] Ванеев А. А. Интервью, которое автор книги «Два года в Абези» дал корреспонденту журнала «Крисчен Уорлд Монитор».  // Ванеев А. А. Два года в Абези. Bruxelles: Жизнь с Богом; Paris: La Presse libre, 1990. С. 190 – 191.

[10] Ванеев А. А. Интервью, которое автор книги «Два года в Абези» дал корреспонденту журнала «Крисчен Уорлд Монитор».  // Ванеев А. А. Два года в Абези. Bruxelles: Жизнь с Богом; Paris: La Presse libre, 1990. С. 191.

[11] Иванов К.К. Еще об А.А. Ванееве. // Иванов К.К. Камни. Спб.: Б.и. 2016.  С. 34.

[12] Дата письма сообщена автору настоящей статьи К.К. Ивановым. – В.Ш.

[13] Ванеев А.А. «Да, дорогой Константин…»  П<исьмо> №2. Без даты. // Переписка членов религиозно-философского кружка (Ванеева А.А., Иванова К.К., неустановленных лиц с обращением и за подписью «Б.», «Г.», «О.», «Станислав» и др.) по проблемам религии и атеизма. 1970-е – 1980-е.  Центральный государственный архив литературы и искусства Санкт‑Петербурга (ЦГАЛИ СПб).  Фонд Р-1012 [Ванеев Анатолий Анатольевич (1922–1985) – поэт, религиозный философ.]. Опись 1. Дело № 94.

[14] См. подобнее: Ванеев А. Мысленные наблюдения по поводу религии и атеизма. Тезисы. // Шаронов В.И. Религиозная мысль Анатолия Ванеева: продолжение через прерыв. Труды кафедры богословия Санкт-Петербургской Духовной Академии. 2022, № 4 (16). С. 211 – 220.

 

 

 

[15] «Продолжение через прерыв» – одна из ключевых идей философии Л.П. Карсавина, указывал А.А. Ванеев. Как и многое в метафизике Карсавина, Ее исходным основанием он полагал христианскую догматику, в данном случае, догмат о догмат о Триедином Боге, выражающем «знание Бога о Себе Самом или Его абсолютное самосознание. Бог есть абсолютная Личность, сознающая Себя через различение Себя от Себя и Себя от не-Себя. <…> Абсолютная полнота различения может быть понята только как прерывность Богобытия, и ненарушимое Единство Бога в Себе Самом — как Его непрерывность, выявляемая через прерывность. Догматически прерывность выражена в понятии Рождения и, особенно, – творения, непрерывность — в понятии исхождения Св. Духа» См.: Ванеев А. А. Очерк жизни и идей Л.П. Карсавина». // Звезда. 1990, № 12. С. 145.

 

[16] Ванеев А. Заметки к вопросу о религии. // Вестник Московского университета. Серия 7. Философия. 2022, № 6, ноябрь – декабрь. С. 32 – 33.

 

 

[17] Ванеев А.А. Два года № 3 (15). С. 81.

[18] Текст Писем к Учителю см.: Шаронов В.И. Погружая мысль в благодарную память. Предисловие к публикации: Ванеев А.А. Письма Учителю // Вестник РГГУ. Серия «Философия. Социология. Искусствоведение». 2022. № 4. С. 28 – 29.  С. 12-29.

[19] Ванеев А.А. Очерк жизни и идей Л.П. Карсавина». // Звезда. 1990, № 12.  С.  143 – 144. Карсавин Л.П. О началах. Петербург: Scriptorium-Мѣра; YMCA-Press.  1994.  С. 71 – 78; 145 – 151.

[20] Письмо Л. Карсавина А. Веттеру от 09.03. 1940 // Гаврюшин Н.К. Переписка А. Веттера, с Л. Карсавиным // Символ: Журнал христианской культуры при Славянской Библиотеке в Париже. 1994. Июль. № XXXI. С. 131 — 138.

[21] С. 92.

[22]   Ванеев А.А. «Да, дорогой Константин…»  П<исьмо> №2. Без даты. // Переписка членов религиозно-философского кружка (Ванеева А.А., Иванова К.К., неустановленных лиц с обращением и за подписью «Б.», «Г.», «О.», «Станислав» и др.) по проблемам религии и атеизма. 1970-е – 1980-е.  Центральный государственный архив литературы и искусства Санкт‑Петербурга (ЦГАЛИ СПб).  Фонд Р-1012 [Ванеев Анатолий Анатольевич (1922–1985) – поэт, религиозный философ.]. Опись 1. Дело № 94. Лист

[23] Ванеев А. А. Очерк жизни и идей Л.П. Карсавина. // Звезда. 1990, № 12.  С. 142.

[24] Карсавин Л.П.  Очерки религиозной жизни в Италии XII-XIII веков. СПб.: Тип. М. А. Александрова, 1912. С.XVI. С. 843.

[25] Карсавин Л.П.  Основы средневековой религиозности в XII-XIII веках, преимущественно в Италии. Пг.: Тип. Научное дело, 1915. С. 36.

[26] Там же, С. 51-52.

[27] Два года. № 3(15).  С. 63.

[28] Два года. № 3(15).  С. 71.  Курсив наш.

[29] Два года. № 3(15).  С. 77.

[30] См. например: Электронный ресурс «Офицеры русской императорской армии»/ URL:  https://www.ria1914.info/index.php/%D0%A0%D0%BE%D0%BC%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D0%9D%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%BB%D0%B0%D0%B9_%D0%A1%D0%B5%D1%80%D0%B3%D0%B5%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87 (дата обращения 2.09.2024).

[31] Письмо Романовского Н.С. Ванееву А.А. от 26.09.1959 г. // Фонд А.А. Ванеева. Дело 78.

Письмо Романовского Н.С. Ванееву А.А. от 08.01.1960 г. // Фонд А.А. Ванеева. Дело 78.

Далее для краткости именуется «Фонд Ванеева А.А.» с указанием номера дела.

[32] Там же.

[33] Арцыбушев А.П. Милосердия двери. М.: Артос-Медиа. 2009. С. 159.

[34] Там же. С.159.

[35] Там же. С. 158.

[36] См., например: Электронный справочный ресурс «Офицеры русской императорской армии» URL:  https://www.ria1914.info/index.php/%D0%A0%D0%BE%D0%BC%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D0%9D%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%BB%D0%B0%D0%B9_%D0%A1%D0%B5%D1%80%D0%B3%D0%B5%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87 (дата обращения 2.09.2024).

[37] Арцыбушев А.П. Милосердия двери. М.: Артос-Медиа. 2009. С.158 – 159.

[38] Электронный справочный ресурс «Память народа» 1941 – 1945. URL: https://pamyat-naroda.ru/heroes/podvig-chelovek_nagrazhdenie18074182/ (дата обращения 29.08.2024).

[39] Арцыбушев А.П. Милосердия двери. М.: Артос-Медиа. 2009. С.159 – 160.

[40] См. подробнее: Балашов Н.В., Сараскина Л. И. Сергей Фудель. М., :          Русский путь,      2011. С. 254. Цит. по электронной версии : URL:  https://azbyka.ru/otechnik/Sergej_Fudel/sergej-fudel/#0_13   (дата обращения 29.08.2024).

[41] Арцыбушев А. П. Милосердия двери. М.: Артос-Медиа. 2009. С. 605 – 607.

[42] Там же. С. 629.

[43] Письмо Романовского Н.С. Ванееву А.А. от 07.08.1959 г. // Фонд А. А. Ванеева. Дело 78.

[44] Письмо Романовского Н.С. Ванееву А.А. от 01.01. 1962 г. // Фонд А. А. Ванеева. Дело 78.

[45] Письмо Романовского Н.С. Ванееву А.А. от 25.04.1960 г. // Фонд А. А. Ванеева. Дело 78.

[46] Там же.

[47] Письмо Романовского Н. С. Ванееву А. А. от 8.01.1060 г. // Фонд А. А. Ванеева. Дело 78.

[48] Письмо Романовского Н. С. Ванееву А.А. от 26.09.1059 г. // Фонд А. А. Ванеева. Дело 78;

Письмо Романовского Н. С. Ванееву А. А. от 25.04.1060 г. // Фонд А. А. Ванеева. Дело 78.

[49] Там же.

[50] Там же.

[51] Ванеев А. А. Два года в Абези. № 3 (15). С. 71.

[52] Письмо Н. С. Романовского Н.С. Ванееву А.А. от 07.08.1959 г.// Фонд А.А. Ванеева. Дело 78.

[53] См. диалог Ванеева и Ушина на тему: «Отрицание диавола есть опасное искушение ума, подсказанное нам самим диаволом»: Ванеев А.А. Два года в Абези№3 (15). С. 81.

[54] Там же, С. 71.

[55] Там же.

[56] Сведения о биографии получены от найденного нами внука Н.П. Ушина – Николая Васильевича Ушина.// Эл. письмо Ушина Н. В. Шаронову В. И. от 07.10.2016 г. Личный архив автора.

[57] См. подробнее о военной службе Н. П. Ушина: Карточка «Дороги памяти» на Николая Ушина. // Галерея «Дороги памяти». URL: https://poisk.re/way/1815090 (дата обращения 02.09.2024 г.).

[58] Цитирую по: Валиев М. Т. Биографическая страничка Николая Петрович Ушина. // Виртуальный проект «Общество Друзей Школы Карла Мая». URL: http://kmay.ru/sample_pers.phtml?n=3161 (дата обращения 02.09.2024 г.)».

[59] Эл. письмо Ушина Н.В. к Шаронову В.И. от 07.10.2016 г. Личный архив автора.

[60] Письмо Романовского Н.С. Ванееву А.А. от 08.01.1960 г. // Фонд А.А. Ванеева. Дело 78;

[61] Эл. письмо Ушина Н.В. к Шаронову В.И. от 07.10.2016 г. Личный архив автора.

[62] Подчеркнуто самим Н.П. Ушиным.

[63]  Письмо Ушина Н.П. Шимкунасу В.Н. 1955 г. // Vilniaus universiteto bibliotekos. Rankraščių skyrius. (Отдел хранения рукописей Вильнюсского университета). F-151. Ap. 217. [Подчеркнуто автором письма. Орфография сохранена].

[64] Два года в Абези. № 3 (15). С. 55.

[65] Два года в Абези. № 4 (16). С. 82

[66] Два года в Абези. № 4 (16). С. 82.

[67] Там же.

[68] Григорова Н. И. Летопись интинского здравоохранения. 2013. [Электронный ресурс] URL: https://elib.cbs-inta.ru/authors/g/grigorova/letopis/ (дата обращения 02.09.2024).

[69] Государственное казенное учреждение Краснодарского края «Государственный архив Краснодарского края» Краснодарский краевой научно-исследовательский институт эпидемиологии и микробиологии им. проф. Савченко И. Г. (ИЭМ) Наркомата здравоохранения РСФСР. Период времени: 1924 – 1952 гг. // Государственное казенное учреждение Краснодарского края «Государственный архив Краснодарского края». Фонд № Р-993.URL: https://alertino.com/ru/105811 (дата обращения 02.09.2024)

[70] Книга Памяти жертв политических репрессий по Краснодарскому краю. Том № 2. Краснодар: Диапазон. 2008. С. 12.

[71] Григорова Н. И. Летопись интинского здравоохранения. 2013. [Электронный ресурс] URL: https://elib.cbs-inta.ru/authors/g/grigorova/letopis/ (дата обращения 02.09.2024).

[72] Ванеев А. А. Терцины. // Документы творческой деятельности Ванеева А. А. (нач. 1950-х – 1970-е гг.) Тетрадь. Автограф. [Копии рукописных стихов Л.П.Карсавина, отправленных его дочерям в Вильнюс]. Центральный государственный архив литературы и искусства Санкт‑Петербурга (ЦГАЛИ СПб).  Фонд Р-1012 [Ванеев Анатолий Анатольевич (1922–1985) – поэт, религиозный философ.]. Опись 1. Дело 17.

[73] Письмо Ванеева А. А. Шимкунасу В.Н. от 06.07. 1055 г. // Vilniaus universiteto bibliotekos. Rankraščių skyrius. (Отдел хранения рукописей Вильнюсского университета). F-151. Ap. 27.

[74] Биографическая справка исполнена по обобщению информации в указанной книге мемуаров: Бубнов М. И. Пути, дороженьки. Автобиографическая повесть. Уральск: ТОО Жайыкброкер LTD. 2013. C. 204.

Экземпляр мемуаров подарен автору публикации внуком М.И. Бубнова.

Ввиду обобщенного характера излагаемых сведений ссылки на страницы не приводятся.

[75] Два года. № 4 (16). С. 85.

[76] Хейдок А. П.  Страницы моей жизни. М.: Дельфис, 2011. С. 54 – 58.

[77] По всей вероятности, А.Ф. Кукурузинский владел литовским языком. Интересоваться биографическими и прочими подробностями других заключенных в лагере было не принято, это порождало подозрения в «стукачестве».

[78] Два года. № 4 (16). С. 98.

[79] Письма В. Н. Шимкунаса к А. А. Ванееву от 12.07.1955 г.; от 10.02.1956 г. и др. // Фонда А.А. Ванеева. Дело. 86.

[80] См.: Alfonsas Svarinskas // Lietuviškojoje Vikipedijoje. URL:  https://lt.wikipedia.org/wiki/Alfonsas_Svarinskas (дата обращения 08.09.2024);

Svarinsko A. Nepataisomasis. Vilnius: Versmė, 2014. P. 372;

Politiniam kaliniui, pogrindžio spaudos leidėjui, gydytojui Povilui Butkevičiui // Bernardinai.lt. 26.05.2023. URL: https://www.bernardinai.lt/politiniam-kaliniuipogrindzio-spaudos-leidejui-gydytojui-povilui-butkeviciui‑100/ (дата обращения: 08.09.2024);

Povilas Butkevičius (1923) // Vikipediją. URL: https://www.wiki-data.lt-lt.nina.az/

Povilas_Butkevi%C4%8Dius_(1923).html (дата обращения: 16.03.2024).

[81] Бычков С. С. «Не могу жить без диалога». // Желудков С.А. свящ. Литургические заметки. Переписка, письма, воспоминания. М.: Sam & Sam, 2017. С. 21.